Сержант отпихнулся от нее ногой, будто брезгуя, что позволил дотронуться до себя жене пахаря.
– Пора в путь. Извините, если что не так. – Он весело осклабился.
Я подступила к нему.
– Сержант…
– Ну что ты, просто Эрик. – Улыбка расползлась шире. Я кивнула.
– Можно взять кое-что в дорогу?
– Что? – нахмурился он.
– Священное слово Владык, Каселуду.
– Там, куда мы поедем, Каселуд предостаточно.
– Это наша семейная. Чтобы помнить родных.
Я сделала как можно более покорный, смиренный вид – в моем состоянии это нетрудно. Подумав какое-то время, Эрик кивнул.
– Но будешь тише воды.
Я побежала в комнату за книгой.
Мы вышли на двор, и я увидела отца – его скрутили двое солдат. Левая щека понемногу отекала, подбитый глаз-щелка уже налился иссиня-багряным цветом. Он брыкался и, когда его отпустили, упал на вытянутые руки. Том смирно лежал на руках у Фредерика, а Бен куда-то запропал.
Я бросила последний взгляд на дом, запечатлевая его в памяти. Обшарпанный. Старый. Покосившийся. Но родной.
Солнце стояло высоко, проливая весеннюю теплоту на кожу – казалось, чужую, не мою. Где-то вдали играли дети, не подозревая, как жестока бывает жизнь.
В какой-то миг я запнулась и уперлась взглядом в босые ноги – столь маленькие рядом с сержантскими следами. Семья молча смотрела мне вслед, а маму душили рыдания. Она правда так меня любит?
Братья и отец не махали, не кричали – может, думали, если попрощаться, станет слишком очевидно, что это не сон. Я не знала, что сказать, и посмотрела в сторону убранной, готовой к очередной весне пашни.
Мы прошли мимо колодца. Я так хотела сохранить в памяти его очертания, зарисовать в душе неровную кладку, торчащие тупоугольные камни и местами слишком глубокие щели. В нем звучно плескалась вода. А изумрудный свет еще там? Или, может, в лесу? Вот бы он вновь указал мне путь.
Все слишком быстро пролетало мимо.
Хотелось запомнить землистый запах прелой палой листвы. Хотелось запомнить шелест безмятежных деревьев, когда ветер качает их растопыренные пальцы-ветви. Хотелось опять вскинуться на Фредерика, зажать уши, когда плачет Том, и смеяться, когда агукает. Хотелось, чтобы Бен бегал и колдовал, а я ехидно улыбалась. Хотелось открыть душу маме. Умоляю, отец.
Как быстро все пролетало!
Меня посадили в запряженный фургон. Стражники устроились спереди, Эрик оседлал гнедого жеребца, и мы тронулись в путь. Таяло в дали место, которое я четырнадцать лет называла домом. Когда-то я с замиранием сердца мечтала покинуть его безопасные стены – но не таким образом.
Предоставленная самой себе в тени под навесом фургона, я раскрыла Каселуду.
Не слов ее я искала, не мудрого совета на страницах, а единственное, что связывало меня с любимым.
Да, голубизна померкла, лепестки пожухли, но вот он, лазурчик. Покорно ждет меня.
Я закрыла книгу, гадая, какая судьба уготована пойманным в силки ведьмам.
