До завтрашнего слушания меня заперли в тесном помещении, а Каселуду конфисковали. Эрик с натянутой улыбкой уверил, что после суда ее вернут. Препираться не было сил. Меня сморил спасительный сон, где уже ждал Перри. Он частично врос в дерево, обратив ко мне трупно-серое гниющее лицо.
Душой я была дома, с семьей, а тело ощущалось чуждой выжженной оболочкой. С онемевших губ не слетало ни звука. Невидящие глаза приклеились к деревянной стене.
Наутро меня как в чаду повели на суд, и я впервые осознала всю причудливость этого места: мраморные полы, обширные галереи – неохватное, точно жилище великана, царство!
В глубине сознания я пребывала с Перри. Древесина, в которую он врос, обрамляла его бледное, с сомкнутыми веками, лицо. Как он безмятежен… Будто спит.
Из ступора меня выдернули Эрефиэль и Нора.
Я хотела улыбнуться – но увы.
Глава двадцать вторая
Эрефиэль
Ведьмам в монастыре Праведниц возбраняется колдовать, однако сестер, которые заклинают Хаар или краски, это предубеждение не затрагивает. Они вольны сотворять чары сколь угодно.
– Устав собора. Грешелл Файма
Вестибюль суда оказался просторным и по-военному аскетичным. Вверх и затем вправо взмывала широкая лестница. В зале, куда нас в конце концов ввели, была пара-тройка душ вместе с вершителем за головным столом у дальней стены – точнее, вершительницей.
Ее честь Фелиция Оберн. Наслышан. Всей наружностью соответствует образу старой мегеры: усохшая, увядшая, кожа висит на тонких и хрупких костях. Волосы ломкие и угольно-черные. Умные совиные глаза остро смотрят из-за очков на цепочке-бусах, тонкие губы созданы сжиматься в ниточку. Легкая, точно лозинка, и столь же хлесткая, Оберн слыла проницательной, бойкой, неотступной в приговорах и сверх всякой меры честолюбивой.
Повезло, что процесс ведет не Брансон и ему подобные – пузатые, незыблемой глупости, а не убеждений, судьи. Одного слова «ведьма» им хватит, чтобы приговорить Далилу к сожжению или в лучшем случае к темнице.
Я сведущ в законах. Ее честь Оберн – единственный лучик надежды на пожизненное заключение в монастырь Праведниц.
В зале как раз присутствовала монахиня в белой рясе, олицетворяющей непорочность. Также были пристав и одинокая чиновница с пером, чернильницей и свитками в углу.
– Добрый день, судья Оберн. – Эрик тронул невидимую шляпу.
Фелиция в ответ не то прокряхтела, не то угукнула.
– Ступай. – Я легонько подтолкнул Далилу в спину. Она коротко обернулась на меня и подошла к трибуне, расположенной вровень с головой Фелиции.
Мы с Норой сели в последнем ряду, а вот Эрик наблюдал за процессом вблизи. Он закинул грязные сапоги на спинку передней лавки – на что судья Оберн недовольно покашляла.
Далила взошла на трибуну, но оказалась слишком низкой.
– Пристав. – Судья кивком подала знак. Покорный дюжий стражник понял приказ и подставил девочке стул, позволяя выглянуть из-за трибуны.
– Имя? – отрывисто произнесла Оберн.
Далила что-то буркнула.
– Громче. – Судья царапала по свитку пером.
И вновь робкую, не принадлежащую себе бедняжку не расслышали. Вершительница молчала как бы в ожидании третьей попытки. Я на долгую щекотливую минуту затаил дыхание, ожидая, когда царство судьи вновь содрогнется от ее голоса.
– Чуточку громче, дитя, – в конце концов подсказала мать-Праведница – сухопарая, в летах, дама уверенного осанистого вида. Удачно, что от церкви на суд прислали не желчную жабу.
