– Сядьте вы! – шипела Нора, дергая меня за руку.
Оберн второй раз прижгла меня взглядом. Я стоял на уровне ее глаз.
– Объяснитесь.
– Я все знал с первой встречи: Далила мне открылась. Это я велел держать язык за зубами, чтобы избежать тяжких последствий.
Тонкая ложь. Я умолчал о рапорте Норы и что чете Рид тоже все известно.
Оберн сощурилась и так сжала губы, что они напомнили иссохшую трещину в земле.
– Если вы не лжете, ваша тайна может дорого обойтись. Так что же, Эрефиэль Нумьяна, сын Белого Ястреба и госпожи Имри? – Ее слова падали мерно, выверенно. Вершительница словно советовала передумать, пойти на попятный, а именами родителей намекнула на мое положение.
Я не отступлюсь.
– Не лгу. – В моем голосе звучала сталь.
Да, этим я действительно брошу тень на репутацию семьи, но такова плата. Отец осудит, мать – огорчится. Я давно дал слово добиваться желаемого самостоятельно, но сейчас придется обратиться к их именам.
– Смелое упорство, Эрефиэль, – вздохнула она. – Но безрассудное. Вы не оставляете мне выбора. Я вынуждена призвать вас к ответу за утаивание сведений государственной важности.
– Он лжет, – еле слышно произнесла Далила. – Я никому ничего не сказала. – Удивительно, но ее удрученный голос не дрогнул, не выдал и намека на страх. Слова сотрясли зал неожиданным весом. Однако не мужество в ней говорило, а скорее смирение перед судьбой.
Оберн прикрыла уставшие глаза и потерла переносицу.
– Советую подумать. Если Эрефиэль говорит правду, приговор можно смягчить.
– Врет, – холодно отрезала девочка. – Он ни при чем.
– Но…
– Довольно! – одернула меня Фелиция. – Подсудимая сказала свое слово, генерал-лейтенант Эрефиэль. Будьте любезны помолчать. – С какой издевкой она процедила мое имя, с какой неприязнью к званию и наследию. – Еще раз заговорите без разрешения – прикажу вас выпроводить.
Как можно не подчиниться судье? Я подрубленно, поверженно осел на скамью.
Нора сжала мне руку. Хотелось приободрить ее, обнадежить, но, что поразительно, вместо печали я увидел в ее глазах свирепый огонь. Она не опустила рук. Теперь вспоминаю, за что так ее ценил под своей командой: за неистощимый запас заразительной отваги. Бой еще не кончен, дала она мне понять – так же, как однополчанам на поле брани.
Начался допрос. Далила отвечала по мере сил. Дар ее проявился в день, когда звонил Утренний Колокол.
Она пересказала, как исцелила перелом, издала крик, как потеряла любимого. Нора якобы не застала ее колдовства, а друзья пребывали в обмороке. Все знали, как обстояло дело, но молчали. Закрыли глаза на то, что выдал Джеремия и пересказали страже его родители. В конце концов, правосудие жаждет лишь крови ведьмы.
– Мать Винри, – коротко произнесла судья Оберн.
Прежде молчащая мать собранно, уверенно смотрела на Далилу.
– Я считаю, что она действовала не со зла, – рассудительно, как пристало набожной и праведной монахине, заключила она.
– А я не спрашивала. Мне нужна только оценка ее сил. Все остальное к делу не относится.
Умела Оберн в минуту недовольства вырвать ковер из-под ног. Уважаю эту способность всегда отстоять свое – однако сейчас ее выпад встретил отпор.
– Еще как относится! – завелась мать Винри. – Мы оцениваем не только силы, но и нрав. Не знаю, открылась ли девочка господину Эрефиэлю, но это и не важно. Важно, что не оболгала невинного ради снисхождения, а самоотверженность считается у Праведниц высшей добродетелью. Мы счастливы самоотверженно исполнять свой долг. – Конец фразы она произнесла не без благоговейного придыхания.
