Однако теперь даже Джейсону пришлось угомониться и засесть за учебу. Он решительно отказался от большинства развлечений, откладывая их на выходные.
На Гарвардской площади катастрофически выросли продажи сигарет и кофеиновых пилюль. В библиотеке Ламонт круглые сутки толпился народ. Современная система вентиляции изрыгала назад в зал все запахи несвежих рубашек, холодного пота и неприкрытого ужаса. Однако никто этого не замечал.
В действительности экзамены оказались не такими уж сложными. К своей огромной радости, выпускники 58-го года узнали, что старая гарвардская поговорка оказалась правдивой: самым сложным оказалось сюда попасть, а вот вылететь из университета – это надо было еще постараться.
Мало-помалу общежития первокурсников пустели, освобождая место для выпускников двадцатипятилетней давности, вновь приехавших пожить в этих комнатах в течение недели вручения дипломов. Однако некоторые студенты курса уезжали осюда навсегда.
Несколько человек сумели-таки добиться невозможного, и их исключили. Другие честно признали, что не готовы пока ко всевозрастающему давлению со стороны своих более амбициозных однокурсников и, дабы сохранить рассудок, капитулировали, оформив перевод в университеты поближе к дому.
Другие уходили с боем и заодно слетали с катушек. Дэвид Дэвидсон (все еще лежавший в больнице) был одним из них. А на Пасху, между прочим, произошло еще одно самоубийство, которое в «Кримсоне» из жалости выдали за автокатастрофу (хотя в момент смерти Боба Рузерфорда из Сан-Антонио его машина спокойно стояла в гараже).
Тем не менее разве в итоге не получили урок как жертвы, так и выжившие, прямолинейно утверждали некоторые из студентов. Разве жизнь на самом верху будет легче добровольного заключения в пыточной под названием «Гарвард»?
Впрочем, более разумные из них сознавали, что именно здесь им и предстоит выживать в течение еще трех лет.
Дневник Эндрю Элиота
1 октября 1955 года
В августе прошлого года мы все отправились в нашу усадьбу в Мэне. Большую часть времени я потратил на знакомство с мачехой и ее детьми, а с отцом мы, как всегда, беседовали, сидя у озера. Сначала он поздравил меня с тем, что я хоть и со скрипом, но «вытянул» экзамены. Теперь перспектива моего дальнейшего пребывания в университете представлялась фактически решенной.
Продолжая разговор об образовании, он заявил, что я не должен иметь форы в виде происхождения из богатой семьи и поэтому, хотя он будет с удовольствием оплачивать мою учебу и проживание, но ради моего же блага, перестанет давать мне деньги на карманные расходы.
Таким образом, если у меня есть желание, а он надеялся, что есть, вступить в Клуб старшекурсников, болеть за футбольную команду Гарварда, водить приличных юных леди в «Локе-обер»[46] и так далее, мне придется найти другой источник доходов. Все это, разумеется, лишь затем, чтобы научить меня эмерсоновскому доверию[47] к себе, за что я его вежливо поблагодарил.
Вернувшись в Кембридж к началу второго курса, я сразу отправился в университетский центр занятости и обнаружил, что все хорошо оплачиваемые занятия оказались заняты студентами на стипендии, которым деньги нужны были куда больше, чем мне. А значит, поучительный опыт мытья тарелок или раскладывания картофельного пюре по порциям мне не светил.
И вот, когда я, погруженный в уныние, бродил по внутреннему дворику, то случайно встретил профессора Финли. Я рассказал ему, почему так рано вернулся, и он одобрил желание моего отца привить мне истинные ценности американской жизни. К моему удивлению, он тут же повел меня в библиотеку Элиот-хаус – как будто у него не было дел поважнее – и убедил заведующего, Неда Девлина, взять меня к себе в помощники.
