Офальд - страница 12

Пока Окнард вместе с сыном Сакмом из последних сил тащили герра Телгира к гостинице, взывая о помощи к редким прохожим, надрываясь, уворачиваясь от молотящих по воздуху рук соседа, изо рта Илосы толчками шла дымящаяся кровь, заливая его одежду, руки и штаны добровольных носильщиков, утоптанный снег, ступени крыльца. На помощь бросился хорошо знавший Илосу портье, еще один прохожий придержал тяжелые двери, встревоженные постояльцы подбежали, чтобы посмотреть на причину поднявшегося переполоха. Бывшего таможенника уложили на кожаную кушетку, приподняли голову, приложили к вискам лед, скользящими и срывающимися с пуговиц пальцами расстегнули добротное шерстяное пальто, но доктора Илоса Телгир так и не дождался. Его голубые глаза открылись последний раз, чтобы найти упрямого сына и еще раз сказать ему, что он никогда – никогда! – не станет художником, но остановились на полпути. Часы показывали без трех минут десять, и бокал красного вина уже ждал Илосу на барной стойке. Его выпил Ешреф.

Когда Ралка, не помня себя, прибежала в гостиницу, бренным останкам ее мужа уже придали более-менее пристойный вид. Пальто было застегнуто, кровь кое-как оттерта, глаза прикрыты. Следом за матерью в вестибюль ворвался Офальд. Увидев тело отца ("сдохни! сдохни!"), мальчик сделал два неуверенных шага по направлению к нему, не отрывая взгляда от внезапно заострившегося носа, и упал на колени. Позже Окнард Ешреф рассказывал всем желающим его послушать, что "такого воя, как от мальчишки Телгира в тот день, я, ей-ей, ни в жисть не слыхал".

Погруженный в свои мысли, Офальд шагал по знакомой до последнего камешка дороге. Карман оттопыривался от карандашей, угольков, ластиков и кистей, в сумке болтались коробка с красками, пара книг и несколько свернутых в трубочки неоконченных рисунков с видами весеннего Линца и его окрестностей. Пятна румянца на вечно бледном вытянутом лице мальчика смотрелись нездорово, впечатление от общего болезненного вида Телгира усиливалось из-за лихорадочного блеска в его глазах. Мальчик почти не смотрел по сторонам, и чуть было не попал под лошадь, хозяин которой заорал, что "выдерет идиота, если он еще раз попадется ему на глаза". Добавив еще парочку сочных эпитетов в адрес "безмозглого недомерка", возница хлестнул лошадь, и та всхрапнула, сделав вид, что побежала чуть быстрее, не ускорившись при этом ни на йоту. Телгир даже не успел испугаться, отскочив в сторону, но спускать неотесанному фермеру его грубость мальчик не собирался. Брезгливо поморщившись, он ухватил большой липкий комок грязи с обочины и, быстро прицелившись, запустил его в широкую спину возницы. Взрыв ругательств подсказал меткому стрелку, что его выстрел попал в цель, но любоваться делом своих рук было некогда: Офальд скатился в придорожную канаву, изрядно вымазав твидовые штаны и крепкие ботинки, и припустил к дубовой роще, намереваясь сделать крюк в парочку лишних километров. Мальчик так ни разу и не оглянулся, и вопли мужлана быстро затихли вдали.

В начале весны после нескольких тяжелых разговоров с матерью о его будущем Офальд отправился в Инцлское гимназическое общежитие. Он по инерции продолжал ходить в школу, где Рудэад Юмхер, ставший его классным наставником, тщетно пытался увлечь своих учеников рифаянцским и римнагским, а Грехин Шард, преподаватель математики, поставил в школьном табеле "неудовлетворительно" и разразился пространным письмом, адресованным Ралке, с требованием привести сына в чувство и заставить его заниматься хотя бы на одном уровне с отстающими. Офальд, давно решивший, что никакая математика ему не нужна, все же не отваживался окончательно бросить учебу. Чувство внутреннего протеста угасло в нем после смерти отца, которого он боялся, но по-своему уважал. Теперь мальчиком владели лень, смутное беспокойство и только любовь к матери удерживала его от радикальных шагов. Офальд нередко прогуливал уроки, плохо работал в классе, невпопад отвечал преподавателям и даже позволял себе дерзить им. На выходные Телгир-младший возвращался в отчий дом, где играл с Улапой, холодно беседовал с Леагной, распространяя часть ненависти к ее чинуше-жениху и на нее саму, иногда помогал матери по дому, но чаще запирался в своей комнате, рисовал, писал плохие стихи или просто бродил по окрестностям. Тяга к постоянному движению, обуревавшая Илосу, который за двадцать лет переезжал с места на место двенадцать раз, передалась и Офальду. Он презирал какой бы то не было транспорт, много ходил пешком и не переставал размышлять обо все, что его окружало, мысленно переделывая и подгоняя свой маленький мир под собственную, весьма наивную, схему. Телгир даже не задумывался о том, что матери должно быть нелегко в одиночку содержать большой дом с садом, платить за его общежитие, собирать приданое Леагне (свадьбу, чтобы выждать для приличия полгода после смерти отца, перенесли на осень), и сытно кормить всех троих детей. Ралка потихоньку распродавала часть имущества Илосы, сдавала две комнаты в доме, но все чаще задумывалась о переезде.