– Ну, солдат? Я помогу тебе переправиться через линию фронта, и ты уйдёшь к себе в свои горы. А можешь остаться и здесь, решай. Ну?
Азат повернулся к товарищам, сделал шаг вперёд и с силой ударил ногой политруку в пах.
– Шайтан! Шакал и сын шакала! – и направился к церкви.
Проходя мимо пулемёта, пнул его ногой, перевернул и плюнул сверху.
Рядовой Исманалиев встал рядом с раввином Авшаломом Левиным.
– Занятно, занятно, – коменданта вполне устраивал этот спектакль, где он отвёл себе место беспристрастного зрителя, а главные роли играли обречённые на смерть пленники. – Хорошо! Не ожидал, не ожидал. Браво, солдат! Можно было на бис, да боюсь, политрук не выдержит, – майор от избытка чувств даже похлопал в ладоши.
– А ты что скажешь, красавица? – взяв за подбородок, поднял голову санинструктору Логиновой. – Может, вместо расстрела отдать тебя моим солдатам, а, что скажешь? И им будет хорошо, и тебе приятно. Ну? Или лучше ляжешь за пулемёт, чем под доблестных немецких солдат?
Надя дёрнула головой, освобождаясь, обошла коменданта и направилась к храму, встала рядом с матушкой Евфросинией, прижалась к ней.
– Ну, комиссар, теперь твоя очередь.
Политрук подошёл к пулемёту, какое-то мгновение смотрел по сторонам, потом лег на землю по всем правилам огневой подготовки, широко раздвинув ноги, уверенным движением взялся за приклад, положил указательный палец на спусковой крючок.
Правое плечо не саднило, не болело. Приклад плотно, надёжно вжался в плечо, став продолжением стрелка.
– А-а-а-а-а-а-а! – крик политрука Рогова слился воедино с грохотом длинной пулемётной очереди.
Стрельба вспугнула ворон. С громкими недовольными криками птицы покидали насиженные места на липах у церкви и ещё долго потом с недоумением взирали с высоты на охваченный пламенем храм.
Набежавшая в эту рань невесть откуда тёмная туча вдруг разразилась над деревней летней грозой с громом, с молнией, с обильными, крупными каплями дождя, что лил сплошным потоком. Зигзаг молнии пронзил собою небосвод, одним концом коснувшись земли, другим – исчезнув в бесконечности. Последующий за ним гром с треском разорвал тишину летнего утра, заставив содрогнуться всему живому.
Солдаты в спешке прятались в кузовах машин под тентами, комендант майор Вернер Карл Каспарович успел заскочить в кабину.
Взревев, машины исчезли в пелене дождя.
Только на земле осталось лежать распростёртое, бледное, без признаков жизни тело политрука сапёрной роты Рогова Петра Панкратовича. Да у стены пылающего храма мокли трупы расстрелянных отца Василия, его жены матушки Евфросинии, раввина Авшалома Левина, санинструктора Надежды Логиновой и красноармейца рядового Исманалиева Азата.
А огонь вдруг стал отступать под натиском стихии: вот он ещё раз-другой вырвался из-под купола, изошёл паром, потух. Но сам купол с крестом всё же немножко покосился, накренился в ту сторону, где лежал последний настоятель этой церкви, бывший полковой священник отец Василий, в миру – Старостин Василий сын Петра.
…Там, вверху, на колокольне под самим куполом сидел измождённый, уставший, весь в копоти юродивый Емеля с остатками телогрейки в руках, которой только что тушил пожар, что разгорелся от брошенного туда с земли факела.
Он всё видел со звонницы, но помочь своим родным, любимым людям не мог: с детства боялся выстрелов, а там стреляли. А сейчас подставлял лицо под струи дождя, смывал с себя копоть, снимал усталость и вспоминал: где у него замок и лопата? Замок нужен, чтобы закрыть церковь, а лопата? Он сам выроет могилы и лично схоронит родных матушку Евфросинию, отца Василия и их друзей. Емеля давно зачислил в друзья людей, что жили в пристройке за церковью. А как же! Если матушка Евфросиния и отец Василий так ухаживали за ними, лечили, значит, они и друзья Емели. Вот только не знает, что делать с мужчиной, что остался лежать на том месте, откуда стрелял? Которого поразила молния…
