Жара не давала никому покоя. В особенности, когда выходило третье, оно же, и самое близкое к планете светило, становилось воистину невыносимо жарко. Пока на небосклоне светили три звезды, организм изнемогал от чрезмерного теплового излучения. Но к счастью это длилось не дольше восьми часов. Затем жара спадала, но прогретый до высокой температуры песок и камни остывали еще долго. Два других же солнца скорее больше светили, поэтому в дневное время люди старались избегать всяких передвижений на открытой местности. Даже в коридорах от раскаленной обшивки становилось дурно. Многие получали тепловые удары и их в бессознательном состоянии перемещали в медкорпус, где неимоверными усилиями были собраны несколько компактных мини кондиционеров, что давали в помещении спасительную прохладу. Все члены экспедиции были изнеможенны, днем стараясь не делать лишних движений, они пережидали в самых малодоступных для зноя местах. Многие просто лежали в своих каютах, а открытые настежь пневмодвери давали возможность сквозняку хоть как-то обдуть изнеможенные тела.
Бред Хантер положив голову своей, так неожиданно полюбившейся ему Никки Лейн себе на грудь, задумчиво произнес, – Не нравиться мне все это!
– Что именно? – ее тихий убаюкивающий голос ласкал сердце.
– Да вот это самое, – она приподняла голову и вопросительно посмотрела на него, – Ничего-не-делание, безделье. Вот представь, лежит где-то в каюте человек, лежит и просто смотрит в потолок. Думает, жарко! Сколько эта жара продлиться? А сколько нам еще торчать на этой гребанной планете? И вообще нас собираются отсюда вытаскивать? А что если нет? и так далее. Чем дольше лежит, тем больше думает и начинают мысли всякие нехорошие ему в голову закрадываться. Это, как снежный ком. Понимаешь? – теперь он, посмотрел ей в глаза.
– Да, ну и что делать? Солнцепек же, – она набрала в грудь побольше воздуха и выдохнула, – Бред, я никому еще не говорила, потому что нахожусь на начальном этапе разработки, но похоже я нашла противоядие и уже опробовала его с зараженными. Если все выгорит, то люди выкарабкаются, – она улыбнулась и еще сильнее прижалась к его груди.
– Я был в тебе уверен, ведь ты у меня умничка! – он ненадолго замолчал, но мысли не давали покоя. – Надо как-то заставить людей не задумываться о будущем. Я вижу единственное решение. Надо чем-то занять людей, неважно чем. Просто занять.
Он бережно взял в ладони ее лицо, словно хрупкий цветок, нежно повернул к себе, и, дабы не утонуть в бездонном омуте ее синих глаз, как в зеркале вечности, коснулся поцелуем лба. В этом прикосновении была вся нежность и боль, вся любовь и прощание, будто печать, поставленная на сердце.
Затем, глубоко вдохнув, набирая воздух перед прыжком в бездну, вырвался из ее объятий, будто из плена, рывком сел на койку, уже не казавшуюся такой уж узкой, будто ее размеры отражали пустоту, воцарившуюся в его душе. – Мне нужно кое-что сделать, – прошептал он, будто заклинание, и покинул помещение, оставив за собой лишь тень печали.
Хантер направился в центр связи, будто ведомый невидимой нитью, по зову долга. В широком коридоре, освещенном электричеством, будто искусственным солнцем, не было ни души, будто все замерли в ожидании. Лишь слабое потрескивание ламп, вмонтированных в стены, будто дыхание корабля, наполняло пространство тихим гулом. Энергетические кабели и провода, вырванные из своих каналов при крушении, как вены, разорванные в агонии, были уже прибраны и вновь вплетены в обшивку, словно исцеленные раны.
