Гранде посмотрела на брата, пожала плечами, молча давая понять, что она тут ни при чём, что всё это – сама Мария.
А Мария ждала… Ждала с нетерпением. Ждала своего Спартака. Она знала – он придёт. Она верила в это, как верят в восход солнца после долгой ночи.
Джек подошёл к ней, взял за руку – мягко, но настойчиво – и повёл под дерево, где стояла старая скамейка в тени раскидистой кроны. Сел рядом и повернулся к ней.
– Мария, я не хочу тебе зла. – Он говорил тихо, спокойно, но в голосе звучала непреклонность. – Но тебе лучше остаться здесь ещё немного. Месяц, два, может меньше. Я сам не знаю.
– Я всё равно уйду. – Она улыбалась, её глаза светились уверенностью. – Ты же знаешь. Он меня ищет. И он найдёт. Обязательно.
– А если нет? – спросил он, глядя ей прямо в глаза.
– Тогда я сама дам ему знать, где я. И тогда… он заберёт меня, – ответила она спокойно, с такой непоколебимой верой, что даже Джек на миг отступил внутренне, словно почувствовал, что против этой веры бессилен.
Он молчал. Потом медленно достал телефон из кармана, включил запись.
Послышался голос, который Мария знала наизусть – до последней интонации, до последнего вздоха.
– Как она? – спросил Спартак.
– Плохо, – ответил Джек.
– Она хотя бы ест?
– Немного. Но всё время порывается наложить на себя руки.
– Чёрт…, – голос любимого дрогнул, и в этом дрожании был страх и бессилие. Он что-то тихо сказал по-русски, едва слышно, тяжело выдохнул. – Её пока нельзя выпускать. Там… опасно. Пусть остаётся. Я позвоню перед вылетом.
– Я сделаю всё, что смогу, – сказал Джек, и запись оборвалась.
Мария застыла. Её сердце бешено забилось, будто пытаясь вырваться наружу. Она смотрела на Джека, потом на телефон, потом снова на него. И вдруг, словно прорвавшись сквозь оцепенение, начала бить его кулаками в грудь – яростно, больно, со слезами на глазах.
– Лжец! Ложь! Это всё ложь! Это фальшивка! Я не верю! – кричала она, каждый удар сопровождая отчаянием.
Джек молчал. Долго. А потом обнял её – крепко и надёжно – так, что её кулаки опустились, а тело расслабилось в этих объятиях, словно нашло наконец опору.
И она горько заплакала. Навзрыд и так отчаянно.
– Нет…, – шептала она. – Он не мог… не мог так со мной…
– Он сделал это ради тебя. – Голос Джека звучал мягко. – Не ради себя.
– Что ты несёшь…, – выдохнула Мария, но сил кричать больше не было.
Немного погодя, она успокоилась. Но вместе с этим её мир с новой силой рухнул, разлетаясь в острые, беспощадные осколки. Лучше бы она продолжала думать, что он умер – умер, любя её, сохранив её в сердце до последнего удара. Но теперь она знала: он просто её бросил.
И от этого знание разливалось по груди холодной, ледяной пустотой, а внутри – в том месте, где раньше билось сердце, – стало пусто, будто выжжено. Как пепелище после пожара.
В её голове стучали слова Джека, звучавшие как приговор, как тупой молоток:
«Его шантажировали детьми. Он был вынужден согласиться на роль твоего возлюбленного. У него есть жена и дети.»
Каждое слово падало тяжёлым грузом, неся с собой боль и отвращение. Она снова и снова прокручивала в памяти их первую ночь – вернее, ночи, полные страсти, близости, обещаний… И то, как потом, так красиво, так нежно, так по-особенному он сделал ей предложение в ресторане. Так романтично, под музыку.
Теперь всё это казалось сценарием чужого фильма, игрой, маской.
Она лежала на боку, прижав колени к груди, уткнувшись лицом в подушку, и выла. Не плакала, не рыдала, а именно выла. Сдавленно и глухо, словно зверь, загнанный в угол.
