Когда я спустился в столовую, то помимо Люськи застал там пани Вержвецкую, дядю Сашу, разумеется, вместе с тётей Шурой (по ходу они никогда не расстаются), Ёлку, Ларика и отца. Впрочем, отец вскоре ушёл, сказал, что хочет поговорить с Всеволодом Всеволодовичем. Пани Вержвецкая не преминула ехидно заметить:
– Какая бестактность, – произнесла она своё излюбленное словечко. – Мы приняли приглашение, согласились прилететь издалека на его праздник, а Сева так ни разу не спустился к нам. Очевидно, возраст окончательно его добил. Другого объяснения я не нахожу.
– Может, он себя плохо чувствует, – сказала Ёлка, переглянувшись с Лариком.
Поймав её быстрый и осторожный взгляд, Ларик улыбнулся.
– Если ты себя плохо чувствуешь, сиди дома или лечись в больнице. А Сева здесь, значит, нашёл в себе силы и здоровье, но, увы, забыл о такте.
– У меня ночью так голова болела, – протянула тётя Шура. – Так болела.
– И мне не спалось, – дядя Саша потянулся к салатнику, и сразу же услышал резкий голос жены:
– Салат заправлен майонезом!
– Мать, я одну ложечку.
– Нельзя! Там сплошной холестерин, а у тебя поджелудочная.
– Хоть у меня тоже есть поджелудочная, но от салатика я не откажусь, – хохотнув, Ёлка щедро наложила в тарелку салата и начала с удовольствием есть.
Дядя Саша сглотнул, а тётя Шура, словно в компенсацию за запретный салат, положила мужу на тарелку ломтик красного перца, огурец и веточку петрушки.
– Для пищеварения самое то.
– Я ж не кролик, мать. Хоть шницель-то можно?
– Ни в коем случае. Чего удумал! Шницель. Тяжелейшая пища, а у тебя, между прочим, печень.
Пани Вержвецкая, которая успела съесть два шницеля и две порции салата (ела она, несмотря на свою худобу, как лошадь), презрительно хмыкнула.
– Я смотрю, здоровенькими помереть хотите.
– Что вы, пани, – в тон ей ответила тётя Шура. – О каком здоровье может идти речь, когда экология оставляет желать лучшего. Нам бы лет до семидесяти дотянуть, на большее мы не рассчитываем. Кстати, а вам сколько в этом году стукнуло?
Пани Вержвецкая настолько сильно стиснула зубы, что послышался скрежет.
– Сколько ни есть, все мои.
– Да, – вздохнула тётя Шура. – Извините меня.
Пожевав петрушку, дядя Саша с вожделением посмотрел на шницель и выдохнул:
– И я спал, как на иголках. Только засну, сразу вздрагиваю. Засну и вздрагиваю.
– Это от чая, Саша, перед сном ты выпил слишком много чая.
– Да какой там чай. Не спится на новом месте. Никто не в курсе, здесь поблизости есть церквушка или храм?
Пани Вержвецкая вскинула брови.
– Церковь, здесь?! Не думаю.
– А почему вы спросили про церковь? – полюбопытствовала Ёлка.
– Да, понимаешь какое дело, под утро, часов шесть уже было, спустился я вниз, прохожу мимо гостиной и слышу колокольный звон.
– Ничего себе, – удивился Ларик.
– Показаться вам не могло? – спросила Люська.
– Нет, конечно, тем более пани Вержвецкая его тоже слышала. Ведь так?
Старуха посмотрела на дядю Сашу как на человека, сошедшего с ума. В её глазках заплясали бесноватые огоньки, а губы посинели больше обычного.
– Не понимаю, о чём вы говорите.
– Ну как же, – удивился дядя Саша. – В шесть утра, пани, я проходил мимо гостиной.
– И что?
– И раздался отчётливый колокольный звон.
– А я здесь причём?
– Но вы в это время находись в гостиной. Стояли у окна, смотрели на улицу.
– Вздор! Какой вздор! В шесть утра я спала у себя в номере.
– Подождите…
– И ждать нечего. Сумасбродство какое, утверждать, что я находилась там, где не могла находиться в принципе.
