– Давно он исчез? – спрашивает Эмма.
– Когда Миму положили в больницу. Я приходила каждый день побыть с ним и покормить, он выбегал, услышав мой скутер, а потом однажды не появился.
– Ты его искала?
– Немного поискала в округе, но Мима умерла, и я не могла думать ни о чем другом. Я хотела бы его найти и взять к себе. Мне больно думать, что его бросили. Она его очень любила, нянчила, как ребенка.
– Догадываюсь, я видела корзинки во всех комнатах и огромное дерево-когтеточку! – говорит сестра.
– И это далеко не все.
Я рассказываю, на какие уловки приходилось идти бабушке, чтобы Роберт Редфорд не выходил из дома по ночам, как она тревожилась, когда слышала кошачьи драки, как вычесывала его щеткой каждый вечер и ночью не вставала в туалет, потому что месье мирно спал у нее на животе.
– Надо его отыскать! – решает Эмма.
17:30
Мы позвонили во все окрестные приюты, в службу потерянных животных и в мэрию. Все очень удивлялись, что мы ищем питомца через три месяца после его исчезновения, и нигде не нашлось кота, соответствующего нашему описанию. Его легко было узнать: он весь черный с белыми лапками, как будто в носочках.
Эмма предлагает спросить у мадам Гарсия, соседки. Я ее не перевариваю, пусть мне лучше привяжут буксир к заднице, чем разговаривать с ней, но сестра настаивает: она боится идти одна. Я ее понимаю, сама скорее заблужусь, чем спрошу дорогу, сто раз повторю фразу, которую должна сказать, прежде чем сделать звонок, не войду в магазин, если я единственная покупательница. Один психолог объяснил мне, что речь идет о социальной тревожности. Меня это особо не удивило: однажды в детстве я описалась, читая стихотворение у доски. Никто не догадывается, я умело маскируюсь, и люди в большинстве своем думают, что у меня все в порядке. На самом деле под этим защитным панцирем мне всякий раз хочется исчезнуть, как только внимание сосредоточивается на мне. Эмма такая же. Хотя во многом мы полные противоположности. Она предусмотрительна и любит порядок, тогда как я беспечная разгильдяйка, но некоторые черты характера не оставляют сомнений насчет нашего общего детства и общей крови.
Мадам Гарсия не сразу нас узнаёт.
– Мне ничего не нужно, спасибо! – говорит она, захлопывая дверь.
Мы настаиваем, и, услышав нашу фамилию, она выходит открыть нам калитку. Мадам Гарсия была соседкой Мимы всегда, вернее, сколько я себя помню. Она моложе Мимы, ближе по возрасту к нашей матери.
– Надо же! Ни за что бы вас не узнала! То есть малышку-то я вижу время от времени, издалека.
Малышка – это я. Благодарю ее улыбкой, настолько убедительной, насколько позволяет мое отвращение. Печально, что не существует выражения лица или жеста, чтобы дать кому-то понять, что он тебе не нравится. Разве только боднуть в живот.
Мадам Гарсия не видела Роберта Редфорда.
– И слава богу! – считает она нужным уточнить. – Этот кот рылся в моих клумбах, портил цветы. Входите же, освежитесь!
– Вы очень любезны, но нам надо идти, – отвечает Эмма.
Да нам и не хочется, но я стараюсь не думать слишком громко, вдруг услышат.
– Ну же, на пять минуточек! – не унимается пиявка. – Жоаким дома, он будет рад вас видеть.
Еще одна причина уносить ноги. Жоаким – последний, кого мне хочется видеть, но Эмма никогда не могла противиться настойчивости, и вот мы уже идем за соседкой через ее цветущий сад. В гостиной перед включенным телевизором дремлет месье Гарсия.
