В последний день мы все вместе идем на пляж. Мима, дедуля, дядя Жан-Ив, тетя Женевьева и кузены. Больше всего мне нравится Жером. Он на год старше меня, а Лоран взрослый, как Эмма. Волны высокие, и хоть я хорошо помню, чему меня учили на уроках серфинга, лучше посижу на берегу. Жером остался со мной, мы строим замок из песка, играем в бадминтон, я все время отбиваю волан слишком далеко или в сторону, и нам очень весело.
Эмма купается в футболке, все спрашивают ее почему, но я-то знаю, у нее растут сиси, и ей стыдно. Она сказала мне об этом в начале лета. А я бы хотела иметь большие сиси, я даже иногда в своей комнате надеваю мамин лифчик и кладу туда носки.
Спасатели свистят и размахивают руками, двое бегут в воду. Солнце бьет в глаза, плохо видно, но кто-то зашел слишком глубоко и не может выйти. Жером говорит, это Эмма. Я оглядываюсь, ищу ее, но не вижу; кажется, он прав, это она, мне делается нехорошо, трудно дышать, голова кружится, сердце грохочет в ушах, мне страшно, это моя сестра, я ее люблю, я не хочу, чтобы она утонула, Мима обнимает меня и пытается успокоить, но я не могу, меня всю трясет, в глазах черно, меня тошнит, мне жарко, я ничего больше не слышу.
Придя в себя, я понимаю, что лежу под зонтиком, а Эмма держит меня за руку. Она жива, и я бросаюсь ей на шею. «Я тебя люблю, Эмма, я тебя люблю!» Она говорит, что это не она была в воде, она сидела на берегу, недалеко от нас, и все видела. Мима объясняет, что у меня была паническая атака. Я не совсем поняла, что это такое, но мне не понравилось.
На обратном пути дядя Жан-Ив дает мне двадцать сантимов, чтобы я купила мятную жвачку «Малабар». Я хочу разделить ее с Эммой, но она оставляет мне всю. С тех пор как она чуть не умерла, я люблю ее еще больше.
Мама запаздывает, Мима готовит нам макароны с кабачками, я помогаю ей натереть пармезан, и она рассказывает мне про свою бабушку, которая научила ее всем этим рецептам, она была итальянкой, и ее звали по-итальянски – нонна.
Мама и правда запаздывает, я боюсь, что она попала в аварию. Сердце опять начинает грохотать, но тут она звонит в звонок у калитки. Я прыгаю ей на шею, Эмма тоже, мы долго обнимаемся, от нее пахнет пачулями и сигаретами, фу, никогда не буду курить.
Мима говорит, что уже поздно, нам лучше переночевать здесь. Мама соглашается, и мы ложимся все втроем в папиной комнате.
Сейчас
6 августа
Эмма
18:12
По лицу Агаты я понимаю, какие усилия она предпринимает, чтобы не сбежать. Несколько раз пытаюсь объяснить этим Гарсия, что нам надо идти, но они, судя по всему, слишком рады гостям, чтобы нас отпустить, а чья-то радость для меня всегда важнее моих желаний. На первый взгляд это выглядит моим достоинством, но когда я даю чаевые парикмахеру в благодарность за то, что он сделал меня похожей на ершик для унитаза, или киваю коллеге, который отпускает комментарии, граничащие с расизмом, это перебор. Я долго считала, что избыточная эмпатия нужна мне, чтобы не ставить людей в затруднительное положение, но, думаю, на самом деле причина более тривиальна и связана с желанием быть любимой.
Агата подносит к уху телефон:
– Алло? Нет! Не может быть! Конечно, я сейчас же приеду! (Она отключается, на лице написан ужас.) Прошу прощения, мне надо бежать, моя подруга Лора попала в аварию, она в больнице, и, кажется, все очень серьезно.
Подкрепив слова делом, она выходит из кухни, пересекает коридор, потом сад, я следую за ней, а за мной – мадам Гарсия.
