Экран снова погас и тут же засветился снова: звонил Румянцев:
– Сань, ну че? – позвал он. – Дошло до тебя?
– Не совсем… – начал было Корольков.
Однако Лёша другом был настоящим и терзать озадаченного Королькова не стал:
– Ну ты че, дебил? – засмеялся он. – Васька резьбой по яичной скорлупе занимается, оказывается! Серьезно причем, Сань! Он, прикинь, член Союза художников!
– М-м-м-э-э-э… – промычал в ответ Корольков.
– Надо будет обязательно сходить, Сань! – продолжал Лёша. – С первого по десятое августа, в Доме актера.
– А-а-а-а… – просипел Саша. – Бормашина-то ему нахрена?
– Так он ею, – ответил Румянцев.
– Что – ею? – снова не понял доцент Корольков.
– Что-что! – просветил его, наконец, лучший друг. – Режет он ею, Сань! Узоры по скорлупе режет, че непонятного-то?
Королькову, конечно, хотелось сказать Лёше спасибо, но буря эмоций – от досады до удивления – охватила его, и вместо слов благодарности он выматерился так витиевато и длинно, что Румянцев присвистнул и отключился.
Заноза из воспаленного сознания наконец исчезла, и Королькову стало так легко и свободно, как не было уже много-много лет. Он вдруг понял, как много сил отнимала у него неразгаданная и зловещая история с проктологом Пятаковым и арендованной им бормашиной. Мир вокруг засверкал яркими красками, и Александр Леонидович словно увидел его заново: вот, оказывается, за окном светит солнце, а на ветвях доросшей за десять лет, которые они с Ариной живут в этом доме, до их третьего этажа липы чирикают какие-то птички…
«Хорошо, что еще пока не райские, – вернулся к действительности доцент Корольков. – Господи, хорошо-то как!»
Осознал он и то, что Вася Пятаков – тот самый добряк и увалень, которого он знает много лет, а вовсе не маньяк, расчленяющий пациентов посредством бормашины, и осознание это принесло ему несказанное облегчение.
Сразу появились силы для принятия решения относительно так терзающей его дилеммы – позвонить Кате или нет, и Корольков решительно набрал, наконец, номер ее домашнего телефона.
Ответили быстро, а вот кто произнес: «Алле!» – то ли мальчишка-подросток, то ли девушка со слегка хрипловатым голосом, – Саша не понял.
– Добрый день, – поздоровался он.
– Здравствуйте! – ответил голос.
– Могу я услышать Екатерину Николаевну? – сердце его вдруг предательски забилось.
– А мамы нет! – радостно, как показалось Королькову, ответило Катино дитя.
– А-а-а… Во сколько я могу перезвонить?
– Ой, а вы маленько опоздали! – сообщило дитя. – Мама утром улетела в отпуск.
«Опоздаешь ты, драго», – Корольков словно наяву услышал голос цыганочки Тамилы.
«Опаньки! – вздрогнул Саша. – Ничего себе! Все сбывается!»
– А когда она вернется?
– Она пятнадцатого числа прилетает, вечером. Может, что-то передать? – заинтересовалась… «Похоже, все-таки девушка», – подумал он.
– Нет-нет, – торопливо ответил Корольков. – Благодарю вас, это не срочно. Я позвоню Екатерине Николаевне после пятнадцатого. Всего доброго!
– До свидания…
«Ну что ж, – Корольков сбросил вызов и понял, что лоб его от волнения покрылся холодной испариной, несмотря на то, что жара стояла неимоверная: на календаре значилось воскресенье, 31 июля. – Значит, Катя уехала в отпуск. Интересно, одна? Пятнадцатого вечером… Шестнадцатого звонить не буду, человек после перелета, скорее всего, сразу выйдет на работу, как обычно это бывает… Позвоню семнадцатого, – продолжал размышлять он и вдруг вспомнил: – У нее же семнадцатого день рождения! Тоже не есть хорошо: наверняка будут гости или она пойдет куда-то с подружками… Или не с подружками? Я старый ревнивый идиот», – резюмировал он и остановился, наконец, на восемнадцатом августа.
