– Конечно! – выхватил блокнот Густые Реснички. – Слушаю вас-с-с…
– Та-а-ак… – задумчиво начал Корольков. – Лёша, ты будешь жюльен?
– Буду! – припечатал его друг. – Я вообще, Саня, жрать хочу, как из пулемета.
– Прекрасно. Принесите нам, пожалуйста, по жюльену с грибами, по салату какому-нибудь…
– Могу порекомендовать, – склонился над Корольковым официант и, вытянув наманикюренный пальчик, ткнул им в страницу солидного, в кожаном переплете меню. – Вот этот, с кусочками ананаса и оригинальной заливкой.
– Валяйте этот, – согласился Саша. – И проследите, пожалуйста, чтобы жюльены были горячими.
– Безусловно! – слегка задохнулся Густые Реснички. – Наш бар работает в соответствии с представленным меню-ю-ю… Это все? – почтительно осведомился он.
– Да уж конечно! Все! – улыбнулся Лёша. – А горячее?
– Да-да, – снова вооружился блокнотом официант. – Слушаю…
– А на горячее… – невозмутимо продолжил Саша, – кстати, можно сразу начинать готовить, видите, мой друг умирает от голода… Н-да. Ростбиф с жареной картошкой и овощами гриль.
– Ростбиф и вам, и вам? – повернул он голову туда-сюда.
«Вот дебил, – подумал бармен. – Нет, блин, один на двоих им принеси! Понятно же, что мужики жрать хотят, да и не особо заморачиваются. Мяса им по куску надо!»
– Да, два ростбифа средней прожарки, – ответил Лёша. – И попросите, пожалуйста, чтобы хоть что-то дали побыстрее.
– Конечно! – упорхнул, снова виляя задницей, Густые Реснички.
Доктор Румянцев посмотрел ему вслед и покачал головой.
Корольков же задумчиво добавил:
– И хлеба, сына, хлеба…
«Ну ничего, – подумал Лёша. – Раз шутит, значит, не все так плохо».
– Сань, так кто звонил-то тебе? – спросил он.
– Лёш, представляешь… Катя звонила… – медленно, словно каждое слово давалось ему с трудом, сказал черноглазый, и бармен с интересом навострил уши.
– Какая Катя? – заинтересованно взглянул на него Румянцев. – Которая из гнойной хирургии, светленькая?
– Сам ты, Лёша, из гнойной! – слегка вызверился Саша. – При чем тут гнойная-то?
– Ну она же все тебе глазки строит, вот я и подумал… – стал оправдываться тот.
– Подумал он… Нет. Катя.
– Саша, знаешь что! – возмущенно воскликнул Алексей. – Говори нормально, в конце-то концов!
– Лёш, помнишь, я тогда в общаге две недели пил, когда перед пятым курсом к тебе переехал?
– Да уж как не помнить, дружище! – ответил тот. – Кое-как тебя из запоя вывел. Чуть до абстиненции не допился…
– Так вот, Катя, – перебил его Корольков, – это та самая девочка, из-за которой я тогда…
– А-а-а… – дошло до Румянцева. – Та самая? Столько лет прошло, Сань… А чего это она? На консультацию?
– Да нет, Лёш… Не на консультацию… – протянул Саша.
– Лежит у нас кто-то?
– И не лежит никто. Она позвонила мне… – тут Корольков вытащил из пачки сигарету и закурил, глубоко затянувшись, – и слово в слово повторила ту фразу, которую я ей в записке написал. Это только я знаю и она, раз прочитала.
– В какой еще записке? Что это у тебя еще за тайны мадридского двора? – нахмурился Алексей.
– Да я же, Лёш, когда уходил, – усмехнулся Корольков, – записку ей догадался оставить. Н-да… Констатируй уже мне олигофрению в стадии дебильности, дружище!
– Не, ну Сань… – потрясенно протянул Румянцев. – Я не знаю, конечно… Нахрена записку-то? Ну ушел и ушел от девчонки…
– Да, Лёша! – экспрессивно и вместе с тем самоуничижительно воскликнул Корольков. – По-латыни к тому же, чтобы, соответственно, разобрать никто не смог.
