Света быстро доставила на стол бутылку виски, новые стаканы, чистую пепельницу и, окинув взглядом сервировку, молча удалилась к стойке. Бармен выдохнул: можно было надеяться, что эти двое не напишут позорный отзыв на «Флампе». Корольков же с Румянцевым жадно накинулись на еду – оба были голодны, как черти, даже Корольков, несмотря на свои душевные терзания, пока не вполне понятные его другу. Немного перекусив, они одновременно закурили.
– Сань, ну так что? – вернулся к разговору Алексей. – Что ты сам-то думаешь?
– Лёх, знаешь… – Корольков затянулся. – Наверно, надо ей позвонить.
– А она что, тебе свой телефон оставила? – удивился Румянцев.
– Да я его всю жизнь помню, Лёх…
– В смысле? Сотовый? Тогда же не было… – начал было Лёша.
– Да зачем сотовый? – перебил его Корольков. – Домашний.
– Да ты что, Сань! Она могла сто раз переехать, поменять номер или вообще убрать городской. Сейчас все так делают, нафиг он кому нужен?
– Не-е-ет, Лёх, – задумчиво и как-то мечтательно протянул Саша. – Все на месте. И она, и городской номер. Я проверял…
– Как это? – вскинул брови Румянцев. – Ты уже позвонил ей?
– Да я это… – смущенно потер подбородок Корольков. – Зимой как-то… К тете Клаве ходил, картошки там им, моркошки, то-се… Ну и взял да набрал ее, когда в своей квартире был. Окна-то ее… прямо напротив.
– Так она в соседнем доме, что ли, живет?! – поразился Лёша. – Как так-то, Сань?
Саша тяжело вздохнул и начал, наконец, свое грустное повествование:
– Я пришел из армии и с ней во дворе случайно встретился. Ну мы так, были, конечно, знакомы, но больше шапочно: она на год младше училась. Красивая девчонка, но я как-то особо внимания не обращал. А тут, знаешь, разговорились, пока ее собачонка бегала, дела свои делала, а я на турнике болтался. И чем-то она меня зацепила, Лёх. В тот момент казалось, что ножки там, фигурка, то-се, под маечкой ничего, у меня аж слюни потекли… А потом пришел к ней вечером, переспал с ней, и все, как в омут какой-то. Такая оказалась милая, светлая, искренняя, что я утром уже не представлял, как раньше без нее жил.
Румянцев вздохнул:
– И что? Послала тебя?
– Да нет, Лёх… – вздохнул в ответ Саша. – Наливай.
Румянцев плеснул в стаканы, совсем немного, понимая, что на одном салате сильно закладывать за воротник пока не нужно. Молча выпив, Саша продолжил:
– Я ее бросил, Лёш. И теперь всю жизнь себе простить не могу этого.
– Но почему, Сань? – снова удивился друг. – Если все хорошо было?
– Да дурак потому что был! – с болью в голосе ответил Корольков. – Дурак, самонадеянный и самовлюбленный. Сначала думал: да ну нафиг, еще ни одной меня захомутать не удавалось! Потом стал думать иначе: завтра не пойду к ней, все, хватит… А ноги сами несли в дом напротив. Она улыбнется, обнимет, и все, я опять в этот омут. Потом стал понимать, что дать-то я ей ничегошеньки не могу… Гол как сокол. Как у того латыша: сам знаешь что да душа.
– А она что, из богатой семьи, эта твоя Катя? – спросил Лёша.
– Да нет, наоборот, – улыбнулся Саша. – Родители у нее своеобразных профессий: отец – журналист, правда, к тому времени умер уже. А мать – диктор на радио. Какое уж там богатство? Творческая интеллигенция.
– Ну да… – согласился Алексей. – И что? Она что-то от тебя требовала?
– Нет, конечно! Говорю же, светлая девочка, хорошая…
– И что тебе мешало быть с ней? – воскликнул Румянцев. – Сань, ты прости меня, конечно, но я искренне не понимаю…
