– Да что тут понимать, Лёш… Я ж тогда амбициозный был, великим хирургом хотел стать.
– Сань, ну без ложной скромности, ты им и стал, – вставил Алексей.
– Ну уж великим – не великим, а стал, конечно, – согласился Саша. – Так вот. А выходило что? Я учусь в меде, куда, кстати, на тот момент еще восстановиться надо было. Работаю где? В больничке медбратом, иного нам было не дано.
– Не, ну почему? – возразил Румянцев. – Помнишь, как вагоны разгружали?
– Лёх, ну это разовые акции были, о чем ты? И вспомни, как нам в больнице платили и сколько. Выходит, если вместе жить, жениться там, не знаю… это – на ее иждивении значит. А я на это пойти не мог, да и сейчас, наверно, не смог бы. Я ж мужик.
– Ну да, Сань, тут ты прав, конечно. Нам-то с Танькой родители помогали, причем и ее, и мои. А у тебя что? Батя-пенсионер да сестрица твоя чеканутая, прости.
– Сестрица да… – протянул Саша. – За все детство машинки мне не подарила, какая уж там помощь.
– Она на сколько лет тебя старше, Сань? – спросил Лёша. – Я все забываю.
– На восемнадцать.
– Ишь ты…
– Ну. А вместе не жить – Катя бы все равно рано или поздно стала настаивать, как любая нормальная женщина. Ей бы семью захотелось, детей родить. А я бы уже прикипел, сам понимаешь, я же живой человек. А пока институт, пока ординатура… Не дождалась бы она. Ну это я тогда так думал.
– А сейчас?
– А сейчас не знаю, Лёш, что думать, – грустно ответил Корольков. – Всяко думал, за эти годы-то… Может, и получилось бы что-то, если бы ума хватило хоть рассказать кому-то, посоветоваться. Но что ты! Я же сам все развести должен был! И медицину я бросить на полпути не мог, с седьмого класса к этому шел. Дилемма вышла, и я ее решил… Придурок.
– Но ты хоть с ней объяснился? – с волнением спросил Лёша.
– Нет, конечно! Утром она спала, приболела как раз, и я ей всю ночь температуру сбивал. А потом ушел. Она спала, представляешь, не ожидала, наверно, ничего плохого, а я взял и ушел.
– Ну ты даешь! Не думал, что ты на такое способен, поговорить-то можно было с человеком, – поразился Лёша.
– Да! – как будто бравируя, воскликнул Корольков. – Подонок я, Лёш, вот что я тебе скажу. Наливай.
Мужики снова выпили, а бармен, заинтригованный столь пикантной историей, продолжал потихоньку натирать и без того прозрачные, словно слеза, фужеры.
– А сегодня, – продолжал изливать душу Корольков, – замылся, захожу в ординаторскую. Слышу, Светка – надо ж было именно ей трубку схватить! Сейчас вся больница обсуждать будет, что мне какая-то дама аж в ординаторскую звонила! – говорит кому-то: мол, а вот и он, подождите…
– А чего обсуждать-то? – не понял Алексей. – Ну мало ли нам пациенток звонит или родня какая…
– Да ты б мою рожу видел, Лёша, – возразил Корольков. – Когда я понял, что это Катя. Стою, как дурак, с этой трубкой, и не уйдешь никуда, телефон стационарный. За свои деньги, блин, куплю трубку нормальную! – в сердцах добавил он. – И девки все выпялились на меня, и такое, знаешь, молчание повисло в воздухе, они, по-моему, аж дыхание затаили.
– Н-да, представляю… – согласился Румянцев, который не понаслышке знал, насколько любопытны бывают их коллеги, особенно дамы.
– Ну и я что? – вздохнул Корольков. – Хрю да му… Что-то случилось, мол, Катя? А она: и да, и нет, Саша. И смеется. А потом записку мою, двадцать три года назад написанную, процитировала. Слово в слово, Лёш. По-латыни.
