– Козочка ты, козочка, – прошептал он и поцеловал ее макушку, от чего она замерла и перестала дышать. – Ну сейчас-то не страшно? Я же здесь…
В ответ Катя прижалась к нему, обхватила руками за шею, и он, целуя ее нежные припухшие губы, вдруг почувствовал, что они соленые от слез.
Когда потом, много лет спустя, Саша возвращался мыслями в эти несколько летних недель, проведенных с Катей, он не мог найти в своей жизни более счастливых воспоминаний. Он тогда не думал ни о чем плохом: ни о том, что ждет его, ни о том, сможет ли он восстановиться в институте и учиться дальше – он просто был уверен, что с учебой все будет хорошо. Не думал он и о том, что будет с ними – с ним и Катей, с их отношениями в будущем. В те недолгие недели Саша чувствовал себя свободным, и свобода эта не была ни бесшабашной, ни бездумной. Это была, думал он много лет спустя, абсолютная свобода: с Катей он был свободен от неуверенности и внутренних терзаний, он был свободен от каких бы то ни было предубеждений и от стереотипов, которые пусть немного, но все-таки присутствовали в его сознании. Свободен он был и от мыслей о будущем: почему-то в те два с небольшим месяца он был так глубоко и так твердо уверен, что все в его жизни сложится хорошо, что был счастлив. «Да, я был счастлив тогда, – думал он спустя десятилетия, – но я не знал об этом! Как глупо, как бездумно я распорядился тогда своим счастьем. Нет, думать-то я, конечно, думал, да только не о том, идиот. Я не знал, что свободным я могу быть рядом только с одним человеком, и человеком этим оказалась нежная и настоящая девочка, моя девочка, моя Катя».
Он пытался быть свободным в одиночку, изгоняя из своей жизни все случайные и серьезные романы, – и у него не получалось. Не потому, что он оказывался один, а потому, что рядом не было ее: чудесной и красивой, умной и насмешливой, нежной и доброй. Только с ней он был собой, мог позволить себе такую, оказывается, роскошь – быть собой.
Все больше отдаляясь во времени от счастливого лета 1993 года, Саша явственнее и четче понимал, что все, что удавалось ему достичь в жизни и в профессии, достигалось им не благодаря чему бы то ни было, а вопреки. Вопреки одиночеству, несмотря на наличие верных и настоящих друзей, охватывающего его все больше и чаще. Вопреки пониманию того, что что-то (а он прекрасно знал, что именно) в его жизни пошло не так. Вопреки отсутствию любви, хотя – видит бог! – он старался. Он искал ее и думал, что все равно когда-нибудь сможет полюбить и тогда забудет Катю, и настанет для него другая – счастливая – жизнь.
Он становился старше, мудрее и именно поэтому несчастнее. Брак его оказался неудачным, потому что Арина была совсем не тем человеком, с которым можно было бы чувствовать себя счастливым и свободным. Избалованная и, к сожалению, неумная, она совершенно не разделяла его взглядов и его мироощущения. «Где были мои глаза, господи! – часто думал Саша, куря ночью на кухне шикарной Арининой квартиры, подаренной ей ее отцом. – Где? Рядом со мной женщина, которая, да, безусловно, очень красива и молода, но, как выясняется, это не главное. О чем говорить с человеком, который не читал Чехова и Толстого, Достоевского и Куприна? Куда деваться, если женщина, с которой ты делишь кров и постель, не понимает ни единого фильма, вызывающего у тебя восторг? Что делать, когда она, спутница твоей жизни, которая должна быть единомышленницей, с удивлением подняв небесной красоты брови, спрашивает: «Зачем идти в этот дурацкий Лувр, кому он нужен? Ведь можно, пока есть время, закатиться в Галерею Лафайет, тем более, папа дал денег».
