– Разберется, конечно, но только всему свое время, Саша.
Тут возле них как из-под земли возник Илья Левин.
– Саня, ну ты чего? – воскликнул он. – Идешь или нет? Иди давай, ложись, пока кушетка свободна! Ходит тут, как привидение! Тебе лежать надо, вон кровища через бандаж уже! Ушивать тебя придется заново, е-мое! Здрас-с-сьте, Семён Маркович! – и унесся по коридору.
– Здорово! – ответил ему вслед Мусин. – Все, Саша, давай, полежи маленько и вперед. Скажешь, мол, ни врачей, ни медикаментов, ни койко-мест не хватает. Если хотя бы по одному каналу это пройдет, уже хорошо. А то мы вконец тут завалимся… Как начнет народ мереть, тьфу-тьфу-тьфу, вот тогда нам точно крантец.
– А может, еще в минздрав позвонить? – хватался за соломинку Корольков. – Может, ответят?
– Ну кто? Кто тебе ответит в воскресенье? – возмутился Мусин. – Попка-дурак на телефоне, в лучшем случае…
– Семён Маркович! – крикнула сестра, приоткрыв дверь оперблока. – Можете приступать, подали уже!
– Короче, Саша, все. Выйдешь и скажешь, – безапелляционно произнес главврач. – Потом разберемся. Сват сказал, правильно все. Глядишь, Адова этого, – мечтательно поднял глаза к потолку и цветисто выматерился профессор, – уберут, наконец, а кандидатура свата совпадает с кандидатурой, которую поддерживает губернатор. Иду я, иду, – крикнул он в сторону операционной. – Иду…
– Семён Маркович, – закатился Саша, несмотря на нестерпимо саднящий бок, – вы прямо как кардинал Ришелье, партию разыгрываете…
– Поговори мне еще! – рассердился Мусин. – Как шов? Кровит?
– Кровит, – ответил Саша и поморщился. – Больно-то как, е-мое…
– Ладно, иди. У тебя язык хорошо подвешен, как чего сказать, сам решай. Может, морфину?
– Да как морфину, Семён Маркович? Работать некому! Дашку Мельниченко из декретного вызвали, а ей рожать через три недели. Так она прямо во время операции – в обморок. Ну куда, к черту, на таком сроке, а там духотища… Хорошо, подхватить успели. Ну и все, пришлось мне вставать.
Согнувшись от боли и придерживая рукой живот, Саша пошел в ординаторскую. Со стоном улегшись на кушетку, он потихоньку разлепил застежку послеоперационного бандажа и убрал его в сторону. Повязка на животе была пропитана кровью.
– Абрам! – позвал он доктора Новикова, который, стоя у окна, торопливо прихлебывал остывший кофе из граненого стакана. – Посмотри, а? Похоже, разошлось все к такой-то матери…
Абрам поставил стакан с кофе на подоконник, быстро вымыл руки над раковиной, висящей в углу ординаторской, и подошел к кушетке:
– Ох ты! – воскликнул он. – Точно, разошлось… Сейчас, Саня, погоди. Надо антисептик. Полежи, я сейчас. Принесу все, перевяжем тебя. А потом ушьем, когда все это… – Абрам был очень интеллигентным и воспитанным человеком и редко позволял себе ненормативную лексику, но тут выразился так, что любо-дорого, – закончится…
– Ага-а-а-а, – жалобно протянул в ответ Корольков, – если будет, чем…
– Ничего-ничего, Саша, – успокоил Новиков, – найдем. Полежи, – и пошел к двери.
– Позови кого-нибудь из сестер, чего ты сам-то, – вслед ему предложил Саша.
Абрам обернулся и покрутил пальцем у виска:
– Сань, ты чего, от обезболивающих совсем ку-ку? Нету никого! Я случайно на пять минут зашел, кофе хлебнуть, в горле пересохло! Мне тоже сейчас заходить в третью, там уж привезли, поди…
Побросав в кювезу окровавленные бинты, он наложил Саше новую повязку, осмотрев предварительно шов.
