Октябрический режим. Том 1 - страница 10

По совету Шипова гр. Витте вошел в переговоры с бюро земских съездов. Выяснилось, что либералы не удовлетворены даже дарованием конституции. Посланная бюро делегация предъявила правительству ультиматум: созыв Учредительного собрания по 4-хвостке (всеобщее, равное, прямое, тайное голосование) для выработки конституции.

И что же гр. Витте? Со слов одного из делегатов Ф. А. Головина (на собрании служащих московской губернской земской управы) министр ответил так: «Даю вам честное слово, что, если в Г. Думе хоть один депутат выскажется за созыв Учредительного собрания на указанных вами началах, он встретит с моей стороны самую горячую поддержку. Но сейчас для правительства такой шаг невозможен».

В тот же день 18.X гр. Витте вызвал и редакторов столичных газет. В ответ на призыв к сотрудничеству издатель «Биржевки» Проппер «с тем нахальством, которое присуще только некоторой категории русских "жидов"» выдвинул ряд условий – отставка Трепова, вывод войск из Петербурга, передача охраны порядка в руки милиции, свобода печати. Витте негодовал: «Проппер мне в бороду вцепился… Эта мразь… За все благодеяния…».

В ноябре земцы собрались на последний съезд. На сей раз ему попытались придать представительный характер: делегаты имели полномочия от своих органов местного самоуправления. Впрочем, не все. Полномочия некоторых участников опротестовывались якобы пославшими их городскими и земскими учреждениями. Съезд выдвинул то же требование о созыве Учредительного собрания по 4-хвостке для выработки конституции, но только именующегося Г. Думой. Таким образом, никакие уступки не могли удовлетворить аппетиты общественности.

Вместо успокоения манифест 17 октября лишь усилил смуту, узаконив революцию и развязав руки революционерам. Особенно сбивал с толку п. 1, провозгласивший ряд гражданских свобод – неприкосновенность личности, свободу совести, слова, собраний и союзов.

Губернаторы не понимали, какого направления держаться после манифеста. «17-ое октября для провинциальных властей упало, как гром на голову», – вспоминал гр. Витте. Наместник на Кавказе гр. Воронцов-Дашков послал министру внутренних дел телеграфный запрос: «Сегодня утром получил указ о свободе слова, союзов и прочее, подписанный семнадцатого октября. Считать ли его действительным?». «…в каждой губернии манифест истолковывали и применяли по-своему», – писал П. Г. Курлов, в те дни минский губернатор.

В Петербурге чины охранного отделения и жандармского управления пребывали в растерянности, полагая, что конституция несовместима с их деятельностью. Некоторые жандармы уничтожили свои дознания, а охранники искали себе другие места службы.

«Государственная власть – не буду говорить, в силу каких причин – скрылась, свою силу проявлять перестала и предоставила реальному соотношению народных сил рассчитываться друг с другом, как им угодно», – рассказывал потом Марков 2, вспоминая, между прочим, что «курская городская полиция была в то время запрятана в какие-то казематы по просьбе чиновных руководителей освободительного движения, и все войска были удалены с улиц г. Курска». В Петербурге то же самое произошло по приказу гр. Витте. Московский генерал-губернатор П. П. Дурново, выходя к митингующей толпе, «снимал совсем невпопад шапку, чуть ли не (как мне передавали) перед красными флагами». Пермский губернатор Наумов «случайно» присоединился к революционному шествию с красным флагом в руках. Самарский губернатор прислал на митинг отряд казаков с приказом не стрелять. Слыша очередную просьбу прислать в какой-либо уезд военный отряд для предотвращения грабежей, тот же губернатор «затыкал себе уши, дрыгал ногами и бормотал отказ, закрываясь от просителей газетой "Matin"». Многие администраторы сбежали со своих постов и прятались в гостиницах губернских городов. В Новороссийске, например, губернатор Трофимов сбежал в Тифлис, предварительно добившись снятия положения об усиленной охране.