Октябрический режим. Том 1 - страница 9

Итак, манифест подписан. «Хотя теперь я получаю массу самых трогательных заявлений благодарности и чувств, положение все еще серьезное. Люди сделались совсем сумасшедшими, многие от радости, другие от недовольства, – писал Государь матери. – Власти на местах тоже не знают, как им применять новые правила – ничего еще не выработано, все на честном слове.

[…] необходимо поддерживать порядок в городах, где происходят двоякого рода демонстрации – сочувственные и враждебные, и между ними происходят кровавые столкновения. Мы находимся в полной революции при дезорганизации всего управления страною; в том главная опасность».

После этих тревожных строк поразительно звучит признание Государя, сделанное далее в том же письме:

«Но милосердный Бог нам поможет; я чувствую в себе Его поддержку, какую-то силу, которая меня подбадривает и не дает пасть духом!».

Это свидетельство Государя о своем душевном состоянии очень примечательно. Оно показывает, что совесть Его оставалась спокойной, несмотря на «измену» исторически сложившимся принципам самодержавной власти. Была сохранена Россия, и это, пожалуй, было самое главное.

Отныне Император Николай II был вовлечен в новую борьбу. «…я отлично понимаю, что создаю не помощника, а врага», – сказал Он графу Витте. Предстоял долгий путь. В результате учреждения Государственной Думы Его Царское служение оказалось у всех на виду. Это было последнее предупреждение для русского общества, которое еще могло бы осознать ценность такого служения и прекратить свою борьбу против самоотверженного подвига русских Царей. Но общество было занято только собой.

«Уверяю тебя, что мы прожили здесь года, а не дни, столько было мучений, сомнений, борьбы. […] Я знаю, что ты молишься о твоем бедном Ники. Христос с Тобою!

Господи, спаси и успокой Россию!».

Так писал Государь на пороге думской монархии.

Если для Государя Манифест был трагедией, то для интеллигентной России, оторвавшейся от своих корней и почти не способной ценить исконно русское самодержавие, 17 октября в первую минуту стало праздником. Эти дни сравнивали с Пасхой. Либералы обнимались и целовались со знакомыми и незнакомыми. Трепов сказал: «Слава Богу, манифест подписан», а градоначальник Дедюлин даже поцеловал бумагу с заветным текстом. Руководители забастовок (18.X – московский стачечный комитет, 21.X – петербургский совет рабочих депутатов) объявили об их прекращении.

Но радость была недолгой. «Ничего не изменилось, война продолжается», – заявил Милюков своим единомышленникам сразу после манифеста.

Получивший (18-19.X.1905) полномочия главы правительства гр. Витте сделал попытку привлечь в кабинет «безответственную общественность» – Д. Н. Шипова, А. И. Гучкова и др. Но те отказывались, ссылаясь, между прочим, на невозможность своей совместной работы с одиозным П. Н. Дурново, предназначавшимся на пост министра внутренних дел. Отвод делался не по политическим, а по нравственным причинам: вспомнили о Высочайшей отметке Александра III «выкинуть эту свинью в 24 часа». Кто-то даже предупредил, что в неких редакциях уже набраны разоблачительные статьи о Дурново, которые в случае его назначения будут опубликованы. Вместо Дурново кн. А. Д. Оболенский предложил кандидатуру саратовского губернатора П. А. Столыпина, но гр. Витте счел его недостаточно опытным. Комбинация распалась. «Если бы мы, уступая вашим доводам, согласились стать коллегами господина Дурново, общественное мнение в миг развенчало бы нас, мы потеряли бы общественное значение, а, следовательно и всякую цену для вас», – заявил Гучков.