Октябрический режим. Том 2 - страница 38

Любопытную ссылку сделал Министр Юстиции: Зарудный в своем труде «Закон и жизнь. Итоги исследований крестьянских судов» в результате исследования множества решений волостных судов пришел к выводу, «что в этих решениях занимает несравненно более видное место формальная и часто нелепая ученость писаря, чем, так называемый, здравый смысл русского народа».

Обычное право

С вопросом о том, нужно ли крестьянскому судье образование, тесно связан вопрос о так называемом обычном праве. По определению, данному Министром Юстиции, обычное право – это «совокупность юридических норм, которые иного происхождения, чем закон, но столь же определенны, обязательны и притом известны всему крестьянскому населению».

Закон предполагал, что крестьянская жизнь регулируется именно обычным правом. Ст.25 правил о волостном суде гласила: «волостной суд решает дела по совести, руководствуясь местными обычаями».

Несомненно, что местные обычаи волостные судьи-крестьяне знали куда лучше образованных юристов. С этой точки зрения мировой суд проигрывает волостному, тем более, что обычное право не было зафиксировано в виде какого-либо свода. Но хороши ли были эти обычаи и существовало ли обычное право в действительности?

Щегловитов утверждал, что обычного права для большинства правоотношений не существует. В доказательство он приводил материалы комиссии сенатора Любощинского (1872 г.), которая изучила книги приговоров волостных судов в 16 губерниях и выяснила, что многие крестьяне говорят: «обычаев теперь не существует, их перезабыли», «никаких обычаев у нас нет», «у всякой бабы свой обычай, где их знать».

Кн. Тенишев поделился выводом, к которому пришли корреспонденты, собиравшие по поручению его отца этнографические материалы в 21 губернии центральной России: ссылки на обычное право являются фантазией волостных писарей.

Бывший земский начальник Гримм полагал, что с отходом деревни от патриархального быта обычное право исчезает. Оратор привел случай с неким земским начальником Саратовской губ. (вероятно, речь шла о нем самом). К нему обратилась женщина вся в слезах, жалуясь, что ее разорили. Вытребовав дело, земский начальник узнал, что у нее после смерти мужа почти все имущество отсуждено в пользу деверя, поскольку не осталось сыновей-наследников, только три дочери. Эта вопиющая несправедливость основывалась якобы на местном обычае. Земский начальник поехал в ту деревню на сельский сход и выяснил, что такой обычай, действительно, раньше был, но теперь подобные дела решаются по закону: после смерти главы семьи имущество переходит к вдове и дочерям. Истец же опоил стариков сельского схода, и тот удостоверил для волостного суда существование такого обычая.

А там, где обычное право еще осталось, следовало ли его сохранять? Иные обычаи противоречили элементарным нравственным нормам. «…представьте себе, – говорил Павлович, – что человек трезвый встречается с пьяным и этот пьяный может его ударить с первых же слов по уху. Если трезвый обратится к суду, то из десяти волостей девять оправдают пьяного и скажут, что он был пьян и нечего было лезть». Где-то волостные суды оправдывали мужей, избивавших своих жен, где-то сохранялась покупка невест и даже похищение невест.

«По обычаю у нас крадут, жгут, буянят, и хотя это действительно так, но их будут оправдывать, – говорил Шубинский. – Я слышал такие рассуждения: помилуйте, праздник! Ну, что же, говорю, праздник! Нельзя же ребятам не погулять, не подраться, не поколотить друг друга, не попасть в больницу, а иным даже и на кладбище. Поэтому я думаю, об обычае можно говорить только в тех пределах, в каких мы уже установили – для наследственного и семейного быта, а в остальных, если вы хотите законного порядка, если вы хотите, чтобы закон действительно достигал своей цели, морализовал народную жизнь, для этого надо стоять за проведение закона общего для всех одинаково, не позволяющего ни по каким обычаям, ни по каким произволам совершать незаконные действия».