Отсутствие писаных законов ставилось волостным судам в вину. Правые возражали, что ничто не мешает составить кодекс крестьянского права. «Да, гг., с точки зрения римского права это уродство, это извращение; но, тем не менее, это то право, по которому живут миллионы людей; а вы этого права изучить не хотите, и до сих пор у вас нет ни учебников, ни законов, которые бы регулировали право нашего крестьянства», – говорил Замысловский. Между прочим, проект кодификации обычного права разрабатывался еще при Плеве.
Еп. Митрофан от лица, по-видимому, фракции правых заявил, что они не выступают за сохранение обычного права: «Нет, мы знаем, что обычай уже устарел, что новые формы жизни выдвигают новые потребности и необходимость новых юридических норм».
Обстановка суда. Словесные и письменные жалобы. Адвокаты
Противники законопроекта противопоставляли домашнюю обстановку волостного суда и простоту подачи жалобы в нем казенной обстановке мирового суда, в котором придется соблюдать формальности. «…на крестьян, – говорил Павлович, – казенная обстановка суда действует жутко, несколько угнетающе; там ему нужно будет отвечать на вопросы умеючи, а если он не умеет, то его могут и оштрафовать. Между тем в волостном суде он говорит, как умеет, он изливает свою душу, наплачется, наговорится по крайней мере и чувствует себя как дома».
Бывший волостной судья Коваленко 2 рассказал, что половина дел, которые ему в составе волостного суда приходилось рассматривать, кончалась миром, поскольку суду удавалось уговорить тяжущихся примириться ввиду ничтожности жалобы. «Например, две тяжущиеся женщины за одну курицу по целому дню сидели до 12 ч. ночи, а курица стоила 20 к.». Оратор выразил сомнение в том, что такое примирение сторон под силу мировому судье.
В волостном суде не требовалось письменного прошения истца, чтобы начать дело. Судьи записывали жалобу крестьянина в книгу с его слов. В мировом суде, по закону, существовавшему еще с 1864 г., тоже достаточно было словесной жалобы, но опыт показывал, что судьи для облечения своей работы предпочитали принимать письменные, а не словесные, прошения. Тимошкин полагал, что «мировой судья скажет: мне некогда с тобой возиться, напиши прошение, принеси письменную жалобу, я разберу твое дело».
Для обращения в мировой суд неграмотный крестьянин должен был найти адвоката или другое лицо, умеющее написать жалобу. За услуги такого лица следовало заплатить, и «Земщина» писала в связи с этим законопроектом об «отдаче русской деревни на прокормление адвокатам». Но это еще полбеды. Среди адвокатов было немало евреев, поэтому многие противники законопроекта выражали уверенность, что восстановление мирового института откроет широкую дорогу еврейской адвокатуре.
Крестьянин Волынской губ. Данилюк нарисовал яркую картину того, как адвокат берет с крестьянина сначала 1 р. за написание жалобы, потом 10 р. за передачу жалобу в суд и, наконец, 100 или 150 р. за защиту дела в суде. Гулькин назвал этот рассказ ложью: «Как это у крестьянина для еврея-адвоката растут рубли, как грибы в дождь, и из рубля доходит до 150 р.? А сколько же стоит все дело крестьянина-хлебопашца волынца в волостном суде?». В его Бессарабской губ., «где по местечкам еврей сидит на еврее», представители этой нации, будь они таковы, уже ограбили бы всех крестьян. Между тем, в их местности крестьяне обращаются для написания прошений именно к евреям, а не к писарям. «Крестьяне не пишут жалоб у сельских писарей, потому что им нужно дать 20 к. за написание, да еще 20 к. с ним пропить, да потерять день, а еврей напишет жалобу и в воскресенье и берет 10 к.; за прошение земскому начальнику 10 к. и за прошение в волостной суд тоже 10 к., за апелляцию 50 к., самое большее 80 к. Откуда же берется все, что говорит волынский депутат».
