Читать онлайн Анна Влади - Ольга. Хазарская западня

Киев

Невесомые, будто греческая паволока, сумерки опускались на Киев. Шумная суета душного и пыльного дня сменялась волнующими звуками неспешно наступающей летней ночи. Затихало торжище; разговоры возниц и скрип телег, перемещавших товар с торговых рядов на склады, тонули в долетавших с вечерних гуляний девичьих визгах, смехе и песнях, в хмельном гомоне оживших постоялых дворов. С заливных лугов Оболони ветер нёс сладковатый запах свежескошенного сена. Прохладой веяло от Днепра. Кое-где в домах на Подоле сквозь занавеси на маленьких волоковых окошках пробивался тусклый свет лучин, в теремах на Киевских горах за косящатыми оконцами горели свечи и масляные лампы.

Светилось в этот час и распахнутое окно одной из опочивален богатого дома боярыни Оды на горе Хоревице. На постели в опочивальне возлежали двое: жена, совсем юная летами, и молодой мужчина. Рука женщины нежно обвивала возлюбленного, щека покоилась на его широкой груди. Исподволь, чуть запрокидывая лицо, жена посматривала на избранника, будто желала о чём-то спросить или поговорить. Мужчина этого не замечал. Его взгляд был непроницаем, отрешён; лицо почти неподвижно – лишь слегка трепетали ноздри, втягивая запахи, доносимые колышущим занавеси ветром. По привычке, свойственной людям, живущим походной жизнью, он нюхал ночь и чутко вслушивался в темноту. Его иссечённое шрамами, налитое мощными мышцами тело, укрытое в этот миг лишь объятиями подруги, равным образом свидетельствовало о том, что мужчина был закалённым в бранях воином.

Устав ожидать внимания, жена решилась заговорить сама и приподняла голову.

– Может, задержишься на денёк, ладо мой? – жалостливо протянула она.

Стряхнув задумчивость, мужчина посмотрел на подругу. Смоленская княжна назвала его так, как обычно величают супруга – уже и не сомневалась, видно, что он может быть для неё кем-то иным.

– Я бы и рад, да вражины не ждут, душа моя, – улыбнулся Свенельд, стараясь смягчить и жёсткое лицо, и голос, и коснулся волнистых волос Любомиры. Они были на ощупь мягки и нежны, как руно ягнёнка, и в свете свечного пламени отливали медью. Он с удовольствием принялся водить по ним ладонью.

– Как же я соскучусь! Будь осмотрителен, молю. Я ума лишусь, коли с тобой что-то приключится, – горячо прошептала она. – Хотя я и так уж, видно, его лишилась… Такое творю… Благословения отчего не имея… Но едва помыслю, что пришлось бы обнимать нынче другого…

– Зачем мыслишь о том, чему не бывать?

– А затем, чтобы себя похвалить. – Любомира лукаво прищурилась. – Ехала бы уж, верно, в Новгород, коли не решилась бы с княгиней слово молвить… Да будет милостива к ней Макошь! – с жаром воскликнула она. Ладонь, поглаживающая рыжие волосы, замерла. – Наше везенье, что княгиня столь добра. И люба князю Киевскому и потому ни в чём отказа не ведает.

– Ты вроде себя похвалить собиралась, а сама княгиню славишь…

– Не славлю, а дивлюсь… Молвили, будто князь шибко лют к княгине был. Но я не верю. Любящий муж не может быть так суров, как про князя болтали.

– Всё-то ты знаешь…

– А помнишь, на второй день свадьбы княжича с касожкой1 князь Игорь к нам подошёл? То-то уж он нам умилялся. Говорил: вот добрая чета, прямо как мы с княгинюшкой. А я, мол, кудесником себя ощущаю, устраивая ваш брак, – переливчато засмеялась Любомира.

– Пьян был князь, едва на ногах стоял, – произнёс Свенельд глухим голосом.

– И вовсе не был он пьян, когда рёк: «Какой славной невестушке мы тебя сосватали, воевода», – не унималась Любомира, желая, видно, немного подразнить Свенельда. – А княгиня добавила: «Ваш черёд ближайший. Совет да любовь…»

– Ну, довольно о них, душа моя. – Свенельд рывком перевернул её на спину и закрыл рот Любомиры поцелуем: ему надоело слушать болтовню про князя и княгиню, до невозможности бесившую его.

Разумеется, он помнил, как Игорь и Ольга подошли к ним на свадебном пиру княжича Олега2. Всего-то три дня с тех пор минуло… Князь Киевский соловьём разливался, княгиня стояла, потупив очи. А после слов про славную невестушку Игорь склонился к нему, сжал ладонями плечи и шепнул, что коли она, то бишь невестушка, понесёт – ещё славней будет. Любомира, конечно, того не услышала, а вот Ольга услышала или угадала, о чём речь. Метнула искоса взгляд на супруга – тот расцвёл улыбкой в сторону жены, и она в ответ сдержанно улыбнулась и сказала про совет да любовь.

Злость горячила Свенельда подобно молодому женскому телу под его руками. Он терзал Любомиру ласками, стараясь прогнать досадные мысли, но лишь сильней распалялся. Тогда, во время пира, ему почудилось, что князь неуёмно глумится над ним, мстя за поцелуй княгини, вытребованный для него дружиной после победы над касогом. А Ольга с готовностью подыгрывала супругу. Заговорщики, чтоб их…

Вдруг он охолонул, подумав, что ведёт себя напористо и даже грубо со своей юной невестой, чересчур рьяно переводя в любострастие раздражение, кипевшее внутри. Ему показалось, что Любомира затрепетала от его натиска, напугалась: всё-таки она ещё так неопытна и непривычна к отношениям подобного рода – это была лишь их вторая встреча, продолжившаяся телесной близостью. Он отстранился и посмотрел ей в лицо.

Ощутив заминку, Любомира распахнула очи. Взгляд её был странно неподвижен, будто устремлён внутрь себя. Она крепче сцепила руки на его шее, притянула к себе, вздохнула и нетерпеливо подалась к нему.

«А она отзывчива на ласку, – отвлечённо подумал Свенельд. – Славная невестушка… С какой стороны ни глянь. Прав был князь…» – усмехнулся он про себя и вернулся к прерванному занятию…

Спустя некоторое время, когда Любомира льнула к его боку, постепенно проваливаясь в блаженную дрёму, Свенельд предупредил её:

– Завтра поутру будить не стану. Ты почивай. Без проводов обойдёмся.

– Нет уж, ты буди! Хочу проводить! – встрепенулась княжна и подняла голову.

– Сердце не печаль, да и времени нет на долгие прощанья. До рассвета уйти до́лжно, пока челядь спит. А ты начнёшь меня отвлекать…

– Не начну я тебя отвлекать. Ни на шажочек не подступлюсь…

– Тебе и подступаться не надобно, рядом будешь – знать, станешь отвлекать.

– Ночь едва на убыль пошла… А ты про утро… – смущённо улыбнулась невеста.

– Кто-то там про любящего мужа рассуждал… – поддразнил Свенельд. – Вот так оный себя и ведёт. Свыкайся.

– Свыклась уже… – счастливо выдохнула Любомира. – Равно провожу. Спать не буду нынче… – пробормотала она, склонила голову, скользнула узкой кистью в его ладонь и, вопреки своему намерению, тут же закрыла глаза.

Сморённая любовными утехами, она уснула быстро. Когда дыхание Любомиры стало ровным и глубоким, Свенельд приподнялся на локте и оглядел её. Она спала так самозабвенно и доверчиво, как свойственно спать детям. Он осторожно разжал ладонь и отвёл её руку, бесшумно поднялся с ложа, подобрал с пола и надел порты и рубаху. Нащупал сапоги, натянул их прямо на голые ноги. Остальные свои вещи и перевязь с оружием взял в охапку: снаружи довершит одевание. Склонившись к столику в изголовье ложа, чтобы потушить свечи, Свенельд бросил взгляд на раскинувшуюся на постели княжну. Её рыжие волосы разметались по подушке, ночная сорочица задралась выше колен, открыв пышные белые ноги. Плечи и ключицы у Любомиры были узки, а вот нижняя часть тела – тяжела, ноги – полноваты, хотя благодаря ровным икрам и небольшим ступням выглядели они довольно привлекательно.

Однако Свенельд замешкался не ради того, чтобы услаждать взор разглядыванием Любомиры. Он замер, поражённый мыслью о том, что здесь, в доме Оды, когда-то жила другая дева, ожидавшая свадьбы. Может, даже спала в этой самой опочивальне, точно так же раскинувшись на ложе под покрывалом распущенных волос, гладких, как шёлк, и светлых, будто лён… И ноги у неё были точёные: с тонкими лодыжками, длинными, стройными голенями, округлыми, высокими икрами. Он сумел их разглядеть и во время путешествия из Новгорода в Киев, и потом, на ведьминой поляне… Вот если б ей быть на месте Любомиры… Эта мысль ножом резанула по сердцу. Ему уже никогда не узнать её такой – наивной и трепетной, не ведавшей мужней любви. Неопытная дева, которую когда-то язык не поворачивался назвать княгиней, неуклонно превращалась в волчицу…

Он с трудом отогнал морок, задул свечи и вышел, спустился по лестнице. Пожилая челядинка в сенях осветила его масляной плошкой. Он кивнул ей, она что-то пробурчала в ответ и пошаркала прочь.

Одна только наивная Любомира думала, что о его посещениях в этом тереме ведает единственно её смоленская другиня и верная чернавка и больше никто. На деле – знала вся челядь Оды, да и сама боярыня была прекрасно осведомлена о том, что происходило под крышей её дома. Все они помалкивали и делали вид, что ничего не замечают. Дружно исполняли князев наказ. Будь он неладен… А он-то сам чем лучше других? За обольщение смоленской княжны сторговался с князем на воинскую подмогу для своей брани с уличами… И ведь ранее он посчитал бы сделку вполне честной: каждый получал то, чего хочет, – в разумных пределах, само собой. А вот теперь терзается непонятными чувствами.

Свенельд повязал пояс с оружием, покинул двор Оды и направился к собственному дому. Рядом с воеводой незаметно, будто соткавшись из темноты, возник человек.

– Сиби вернулся? – спросил Свенельд, не взглянув на спутника.

– Да, ярл. Давно. Прогулялся в княжьем саду с сестрой княгини и вернулся… Куда уж ему до тебя… – хмыкнул Фролаф.

Это, разумеется, был он. Оружник Свенельда по обыкновению сопровождал господина в его тайных предприятиях.

– Придём домой – буди его, – бросил Свенельд. – И остальных… Возвращаемся к войску. Хватит прохлаждаться…

– Прямо сейчас? Ночь на дворе… И тебе бы самому поспать перед долгой дорогой…

– Покуда соберёмся – рассветёт. А поспим – в сёдлах…

Ночь перевалила за половину. Киев почти полностью погрузился в темноту. На Киевских горах огни мелькали только во дворе Свенельда – дружина воеводы готовилась к утреннему выступлению в земли уличей. А Подол был тёмен и тих – лишь собачье тявканье и поскуливание изредка нарушало безмолвие нижнего города.

Ночь – время покоя и отдохновения. Для бодрствующих же по собственной воле в тёмную пору суток, ночь может стать временем безрассудств и искушений. Ночь укрывает темнотой тела и лица людей и сбрасывает покровы с душ…

За столом в доме главы иудейской общины Козар3, Авраама, сидели гости. К этому часу почтенные иудеи завершили вечерю. Блюда были убраны, на столе остался лишь кувшин с мёдом и кружки. Гости пригубляли питьё, тихо обсуждали насущные дела и с тревогой поглядывали на хозяина, гадая – для чего он собрал их ныне. Оплывали свечи, разрисовывая стены странными узорами. Но окна дома не светились, волоки были задвинуты. Если какому-нибудь запоздалому гуляке случилось вдруг блуждать по улицам Козар, он не должен был задуматься – почему не спят в доме Авраама.

Обведя своих духовных чад взглядом усталых, отягчённых отёчными мешками глаз, старейшина наконец приступил к главному.

– Я позвал вас, братья мои, чтобы обсудить печальные новости. Иегуда, брат мой, поведай то, что тебе стало известно о замыслах Киевской державы.

Присутствующие тотчас обратили взоры к сухощавому иудею с ухоженной окладистой бородой. Дорогой бухарский шелк его кафтана переливался в свечном пламени, а глаза Иегуды блестели. Какие бы новости не собирался сообщить единоверцам богатейший лихоимец