– Оля, оглянись вокруг, и ты увидишь, что другим людям сейчас намного тяжелей приходится, чем мне. Наш отец почти не выходит из дому, он боится смотреть в глаза людям, потому что никто не верит в его невиновность, наша мать также переживает за него, и её здоровье только ухудшается. А Рубцовы? Каково теперь живётся им? Я и представить не могу, что творится в душах у обитателей Буйного ручья. Так что же моя боль по сравнению с их болью? Стоят ли слёз и горечи мои страдания?
Её губы лишь единожды дрогнули, выдавая её внутренне состояние, но она сумела скрыть это, считая себя обязанной быть сильной ради отца и во всём поддерживать его. В силу слабости своей матери ей пришлось взять на себя обязанности старшей в семье, и эта ответственность давала ей возможность на какое-то время забыть о своей разорванной помолвке.
– Я бы не смогла, как ты… Я бы плакала дни напролёт, – тихо сказала Ольга, и в её голубых глазах читалась гордость за сестру и осознание того, что пока та рядом – жизнь в доме вскоре вернётся в привычное русло.
– Только наша вера может помочь нам укрепит свой дух, – произнесла Юлия и снова уткнулась в книгу.
Пелагея Ивановна почти не вылезала из своего кресла, часто вздыхала, бросая шитьё, и смотрела в окно, но никто уже не проезжал мимо её дома и не будоражил её воображение. Теперь в усадьбе установилась такая странная тишина, что приходилось прислушиваться, не слышался девичий смех, ей некого было поучать, и как долго продлится это затишье, она не знала.
В Буйном ручье, наоборот, затишье заканчивалось, Марья Ефимовна вернула себе способность ясно мыслить и строить планы. Она задалась себе целью отомстить за смерть мужа, но как это сделать, пока не знала.
Как-то за обедом она обратилась к сыну:
– Не считаешь ли ты, что виновник нашей разрушенной жизни должен быть наказан? Я думаю обратиться кое-куда…
Алексей удивлённо посмотрел на мать. Она хочет наказать Вересова? Прошло две недели с момента трагедии, но он ни разу не думал об этом.
– Вы думаете, действительно стоит это сделать? Я видел его, он уже наказал себя. Несчастный, конченный человек, он до конца жизни будет винить себя и не обретёт покой.
Она поморщилась:
– Ты слишком добросердечный, как и твоя бабка. Пойми, пройдёт месяц или два, или полгода, и он оправится, и будет жить, как раньше. Его дочки выйдут замуж, он поднимется, уверяю тебя! А мы? Мы останемся с этой раной в сердце на всю жизнь!
Она пристально смотрела на него, и он не отводил взгляда, пытаясь переварить её слова. Она видела, что он колеблется; то, что он думал сам шло в противовес с её словами, и этот внутренний конфликт разрастался в нём. Он опустил голову над тарелкой, не чувствуя в себе сил что-либо сказать и принять какое-то решение.
– Я поняла… – протянула она. – Эта белобрысая девчонка не даёт тебе покоя. Не думай, я знаю всё о вас. Мне смешно видеть её растрёпанные волосы и заляпанное платье, уж такая с возрастом будет становиться только глупее!
Она ухмыльнулась, а он почувствовал острый укол в сердце от её слов. Зачем она приплела сюда Ольгу? Она совсем её не знает, так почему осуждает её?
– Не думай, что я позволю вам быть вместе после всего случившегося! Я покончу с собой, если ты приведёшь её в дом!
Он резко поднялся со стула и бросил на стол салфетку:
– Как вы могли подумать такое? Ну, как же я и она… Пусть раньше… Но теперь! Не думайте обо мне слишком плохо! И прошу вас, не говорите больше о смерти, это ранит меня.
