«Ну, с новым учителем повеселее стало, – пожала плечами Катя, доедая бутерброд. – Орлов ничего так, объясняет понятно. А что?»
Анна покраснела, глядя в пол. «Просто… он такой… знающий. И смотрит так, будто действительно верит, что ты способна понять даже сложное.»
«Ага, – Катя прищурилась, уловив нотку в голосе подруги. – Знающий… И симпатичный же, да? Глаза у него классные.»
Анна сглотнула. «Ну… да…»
«Ой, Ань, да ты что? – Катя фыркнула, но без злобы. – Ты же не первая и не последняя. Полкласса девчонок по нему тащатся. Он ж новенький, да еще и не лысый, как наш Иван Петрович по математике. Расслабься, это же просто физик!»
Слова Кати должны были успокоить, но они лишь усилили внутренний хаос. «„Просто физик“… „Полкласса тащатся“… Значит, я не одна такая дура? Но почему тогда мне так… неспокойно? Почему я чувствую себя виноватой, когда думаю о нем не только как об учителе?» Анна понимала, что ее чувства выходили за рамки обычного уважения и восхищения педагогом. В них была какая-то сладкая, но пугающая дрожь, желание быть замеченной именно ею, не как ученицей, а как… как девушкой? Эта мысль казалась ей одновременно запретной и невероятно притягательной. И именно эта двойственность, это понимание необычности и неправильности своих чувств, пугало ее больше всего. Она ловила себя на фантазиях: вдруг он заметит ее рисунки? Вдруг спросит о чем-то личном? Вдруг… Нет, это было невозможно. И страшно.
Физика стала одновременно самым любимым и самым мучительным предметом. Она ловила каждый взгляд Алексея Сергеевича, каждое слово, анализировала интонации, искала скрытый смысл в обычных фразах. Ее мир сузился до размеров школьного кабинета физики, а сердце билось в ритме, заданном появлением учителя с серо-зелеными глазами, который открыл ей красоту законов Вселенной и невольно пробудил в ее душе совсем другие, куда более сложные и тревожные законы чувств. И она пока не знала, как с ними справиться.
Глава 2: Друзья и секреты: Когда доверие становится миной замедленного действия
Тяжесть на душе Анны росла с каждым днем. Она чувствовала себя как в ловушке. Физика превратилась в эмоциональные американские горки: предвкушение перед уроком, головокружительный восторг от его внимания (даже мимолетного), и затем – болезненный спад, когда он уходил, оставляя её наедине со своими запретными мыслями и стыдом. Она ловила себя на том, что ревнует, когда он улыбался другой девочке, объясняя задачу, или когда кто-то из одноклассников шутил с ним на перемене. Эта ревность была иррациональной и мучительной.
«Зачем я так себя веду? – мысленно корила она себя, уткнувшись лицом в подушку вечером. – Он учитель. У него своя жизнь. Он видит во мне только ученицу. Только ученицу! Почему я не могу это принять?» Но тело не слушалось разума. При одном воспоминании о его голосе или взгляде в груди разливалось тепло, а в животе – неприятно сладкое щемление, как перед падением с высоты. Она замечала, как её ладони моментально становились влажными, а пульс учащался, стоило ему приблизиться. «Это гормоны, – пыталась рационализировать она, вспоминая что-то из уроков биологии. – Просто химия тела. Надо взять себя в руки». Но объяснение не приносило облегчения. Чувства были слишком реальными, слишком всепоглощающими.
Единственным спасением была Катя. С Катей они дружили с первого класса, делились всем: от секретов про первую менструацию до мечтаний о будущем. Катя была её якорем в этом бушующем море эмоций. И однажды, после особенно напряженного дня, когда Анна весь урок физики провела, краснея и сбиваясь при ответе на простейший вопрос Алексея Сергеевича, терпение лопнуло. Они сидели в укромном уголке школьного двора во время большой перемены, под старым кленом, чьи листья уже начали желтеть.
