Онегин. Восставшие строфы - страница 4



О путешествиях своих,
Гостеприимнейших обедах
Друзей их общих дорогих.
Как до морской звезды – Одессы —
Добрался из-под гор черкесских,
Как Киев видел и Тульчин
И не скучал нигде один.
Штабистов буйных покидая,
На зов прелестных трёх сестёр
К Давыдовым на пышный двор,
Где над Тясмином нависает
Скалистый Каменки[4] утёс,
Его блудливый чёрт занёс.
XXIII
Там он с Раевским[5] генералом
Шары выцеливал глазком,
Взаймы делился капиталом
С Орловым[6], вечным должником,
Стихам Давыдова[7] дивился,
С женой его уединился
Однажды в гроте, лишь затем,
Что оба чахли от поэм;
Затем с Никитой Муравьёвым[8]
О конституции радел,
И для неё почти созрел,
Хотя внимал с широким зёвом
Горячим доводам чтеца
По части права образца.
XXIV
– Там было мило, в самом деле, —
Онегин скрыл шутливый тон, —
Тебе все руку жать велели
И слали дружеский поклон.
Волконский[9] сильно сокрушался,
Что вам увидеться нет шанса.
Тебя он встретить был бы рад
Под новый киевский контракт.
Юшневский[10] с Пестелем[11], толкуя
О Польском обществе расклад,
Тебе ворожат невпопад:
То ль ветер к северу подует,
То ль южных марево степей
Варшавский обратят Борей. —
XXV
«Ты знаешь, с северным союзом
Я как-то узы разомкнул,
Да и к южанам лишним грузом
На новом месте не прильнул.
О полковой радея службе,
Порой грущу о старой дружбе.
Средь лошадей, собак и книг
Теперь души моей родник.
Охолодив идей горячку
И реформаторский задор,
На холостой взирая двор,
Я родовитую полячку
Для сердца чуткого избрал.
Любовь – не лучший ли финал?»
XXVI
– Любовь – скорее уж, начало, —
Решил Онегин возразить.
– Она нам много обещала,
Чего с неё нельзя спросить.
Вот так же мы полны иллюзий
В любом таинственном союзе,
Где бог политики сулит
Низов согласье и элит. —
«Ты глубоко хватил, Евгений.
Неужто в сутолоке дней
Решил объехать ты друзей,
Сменив житейских впечатлений
Печаль, обман и пустоту
На социальную мечту?» —
XXVII
С усмешкой другу молвил Лунин.
«Я помню чаянья свои,
Что, впавши в прелесть полнолуний,
Низвёл до матушки-земли
Мечты о нашем общем благе,
О равноправье ближних ради,
С чем непременно возрастёт
Имений годовой доход.
Как наше вольное крестьянство,
Поправ ярём и барский кнут,
Благословит свободный труд,
Забудет лень свою и пьянство,
И конституцией наш царь
Русь огласит как пономарь».
XXVIII
– Ты стал трезвее… Это годы
Иль с Константином[12] благодать?
Борца взыскуемой свободы
Теперь в тебе не угадать. —
«Я не терплю пустые толки,
И коль овца рядится в волки,
Иль червь приучен делать вид,
Что вреден мрамору термит.
Пускай тульчинский промыслитель
Республиканский свой недуг
Прибережёт для длинных рук,
Влекущих в мрачную обитель», —
На этом Лунин замолчал
И пробку новую почал.
XXIX
– Тульчин меня радушно встретил.
Юшневский только напряжён,
Держал с боязнью на примете
Вниманье офицерских жён, —
Решивший сбить накал Онегин,
Качался в кресле в сладкой неге,
За другом зорко наблюдал
В тени его дубовых зал.
– У Павла там кипит работа
Под Витгенштейна[13] мирный сон, —
Чуть погодя, продолжил он, —
Да не сразит его икота
И червь сомнений не заест
Под наш критический присест.
XXX
Познал я Пестеля науку,
Как одержимой мысли бег.
Так, возведя идею в муку,
В Мессии метит человек.
Он, рассуждая о спасенье,
Несёт одно порабощенье.
Шальная прелесть вольных дум
Больной его пленяет ум.
Сменив свободу произволом,
В отваге бунта ошалев,
Святыни обращая в хлев,
Царя повергнет он с престола,
А Бога выгонит с небес.
За тем сидит в нём этот бес.
XXXI
Сказал ему я: «Слушай, Павел,