– Зачем они тебе, не пойму?
– Когда на нас "наедут", тогда быстро поймешь.
– Ты о рэкете? – капитан выпучил свои голубые, цвета морской волны, глаза. – Та шо с нас тут брать!
– Не волнуйся, – рассудительно ответил капраз, – хоть сто долларов в месяц, но возьмут. У них все территории расписаны.
– Откуда такая информация, – поинтересовался Гуров, – не из "ментовки" ли?
– Я же говорю, что пообщался…
– И что они посоветовали?
– Не высовываться, это во-первых.
– Что же во-вторых?
– Если допекут – обращаться к ним!
– Легко сказать!
– А ты что предлагаешь?
– Не писать в компот раньше времени. К тому же, здесь воинская часть, займем круговую оборону. С таможней, говоришь, усе путем?
– Да, ждут!
– Ну все, капраз, конец связи!
– Гуд бай, господин капитан!
Гуров не стал дожидаться, когда найдут второго охранника, достал "липовый" журнал учета, быстренько свел дебит с кредитом, снял "неутечку" и, помахав фуражкой автослесарю Мише, был таков. Теперь, когда появились хоть какие-то деньги, ноги сами понесли его в пивбар, где Гуров любил расслабиться и, окружив себя собутыльниками, "травануть" очередную историю из своей морской автобиографии.
Появление капитана было встречено бурными продолжительными аплодисментами. Ему тут же поднесли кружку любимого "ЕВ" (Эльбревери) и блюдце с солеными орешками. Растроганный общим вниманием, капитан обвел всех присутствующих благодарным взглядом, приветствующим знаком поднял кружку и залпом опорожнил ее до дна.
– Еще, господин капитан? – полюбопытствовал бармен.
– И не одну! – вдохновенно произнес Гуров. Ему еще с утра требовалось опохмелиться. И было с чего.
В это же самое время на кухне, размером два на три квадратных метра, состоялся нелицеприятный разговор, как ныне принято говорить – разборка.
– Одинцов!
– Да, любимая!
– Если бы я была любимой, мне не пришлось бы нервничать до четырех утра. Не пойму никак – у вас с Иваном серьезно или так, балты-балту? Пьянчуги!
В перерыве между немцами и поляками мореманы имели рандеву в нейтральных водах – где-то между двумя проливами, на обитаемом острове… Канта. Того самого Иммануила Канта, похороненного на острове в центре морского Калининграда, бывшего Кенигсберга. Их общий друг Федя владел судном, пришвартованным к этому самому острову, он и пригласил их к обсуждению широкомасштабного проекта по переоборудованию третьесортной забегаловки на воде, с которой подвыпившие посетители периодически выпадали за борт, в респектабельную плавгостиницу еврокласса минимум на четыре звезды. Рандеву чуть было не началось со скандала, и все благодаря господину капитану.
– Федя, блин, твоя посудина еще не утонула? – бодро поприветствовал судовладельца Гуров.
"Все, что угодно, но только не "посудина", подумал Одинцов и дернул капитана за пиджак, давая понять, что тот наступил на больной Федин "мозоль".
Федор лелеял свое судно, заменившее ему семью. Он постоянно его подкрашивал, подваривал сваркой, укреплял и модернизировал, целыми днями лазил по внутренним помещениям, коридорам, цистернам, проверяя, нет ли течи и все ли на месте. Возраст судна, где Федор некогда числился механиком, перевалил за третий десяток, поэтому даже он не мог дать гарантию его абсолютной надежности и непотопляемости. Денег на поддержание судна хронически не хватало, и Федор, подобно церковным настоятелям, принял решение соорудить стеклянную урну для подаяний с надписью "На поддержание судна". Судя по немецким маркам, американским долларам и прочей валюте, почин был поддержан даже иностранцами. Один чудак, похоже, немец, из бывших кенигсбержцев, обещал помочь с инвестициями. По этому поводу Федор и пригласил своих старых друзей, но капитан, как всегда, все испортил, и хозяин сорвался с якоря.
