Опыты для будущего: дневниковые записи, статьи, письма и воспоминания - страница 2

Обо всём этом мы знаем, потому что есть дневник Родченко, а также написанные много позже, сорокадевятилетним художником, «Автобиографические записки». Конечно, ранний дневник 1911–1915 годов отражает не всю жизнь, да он и не для того писался. Сам его автор однажды заметил, что, когда жизнь идет спокойно и ровно, когда нет настроения безвыходности и отчаяния, – в эти дни не появляется ни строчки… Он пишет тогда, когда не знает, как выйти из лабиринта своей судьбы…

Интересно, что ко времени своего детства в театре на Невском проспекте в Петербурге Родченко возвращается почти в каждый период своей жизни. Есть отголоски детства в его юношеских стихах и письмах; есть неожиданно всплывшие в памяти сцены детства у зрелого художника, новатора 1920-х годов; занимаясь фотографией, Родченко пишет поэтическую автобиографию «Черное и Белое», где снова мысленно возвращается в период конца XIX – начала ХХ века, но уже в каком-то ином, как бы со стороны увиденном ракурсе.

Выходом из лабиринта оказывается для Родченко встреча с Варварой Степановой. Мы знаем об истории их любви, наверное, только из писем друг к другу. Потому что в разговоре с близкими они об этом редко упоминали. Писали в анкетах, что познакомились в Казанской художественной школе. (А официально они поженились только в 1941 году в Молотове во время эвакуации.)

Неизвестно точно, как и у кого они встретились впервые. Известно лишь, что Дмитрий Фёдоров[5], первый муж Варвары Степановой, также учился в Казанской художественной школе, окончил архитектурное отделение, строил дома. Встреча Александра и Варвары произошла в конце 1914 года, а с 1915 года уже в письмах разворачивается этот роман. Но Родченко всё еще жил в это время в Казани, а Степанова – сначала с родными в Костроме, а потом – в Москве… И хотя реальная обстановка жизни всё время менялась, постоянным был «Лакированный замок» в стране не то Канзенье, не то Рехвилии, не то Медьоне, где жил в 1914–1916 годах король Леандр Огненный со своими слугами, и черный карлик приносил ему на подносе письма от возлюбленной…

А.М. Родченко. Виньетка. 1914

Отца я начинаю помнить с Петербурга, когда на какой-то речке или ручье, на корточках, на доске, положенной через этот ручей, пускал кораблики. Они уплывали, и я тянулся за ними. Мать, я помню, сказала:

– Упадешь!

А отец ее остановил:

– Пусть что хочет делает. Упадет – будет знать, а я вытащу.

Хотя я всё это слышал, но, не зная, что значит упасть в воду, я тянулся, тянулся и… упал. Это было так страшно: брызги, мой крик, испуг. Очухался дома. Меня нес отец и смеялся.

Это оставило след и памятно на всю жизнь… Я понял, что такое отец и вода.

А.М. Родченко. Автопортрет. 1911

Правда, это меня не отучило от воды; наоборот, воду я с тех пор любил во всех видах, и любимая игра была – налить во что-нибудь воды и делать кораблики.

Может быть, это Петербург воспитывал. Кругом каналы и корабли.

Отец выбрался в Петербург из деревни Уварово Смоленской губернии, Вяземского уезда, Городищевской волости.

Семья состояла из деда, бабушки, 11 сыновей и одной дочери. Изба была черная, то есть печь без трубы, и когда топилась печь, дым стлался по потолку и выходил из двери.

Сыновья по мере вырастания уходили из дому, кто куда, так как земли было мало, а денег не было – дед был бедняк.

Отец рассказывал, что чай пили так: сначала пили родители, при этом дед доставал с божницы стакан, мутный от времени, и наливал чай. В стакане лежали кусочки старого лимона, который ему присылали уже жившие в городах сыновья, а так как это было редко, то он пил со старым. Когда родители звали ораву, с полки каждому давали микроскопический кусок сахару. Они пили чай так – с хлебом, а когда кончали, клали сахар за щеку и бежали на двор.