– Да я фебя по дофке к акулам пуфу…
– Пуфи меня лучше на борт, придурок! – перебила она. – Хватит. Бесишь. Я заплатила, и я пошла на корабль. Созерцать, как твое последнее яйцо на ветру колышется, я не намерена, – она поправила черные, как смоль волосы и взошла по трапу, который сильно напоминал выдранную с петлями широкую дверь.
Клинт засмеялся, получив шлепок по животу. Капитан уставился на них.
– А фы тут чего фстали, как на якоре? – Флин встрепенулся.
– Мы хотели…
– Мне фаши хотелки, как морю барахтелки! А ну жифо тряпки в зубы и мочить палубу! – капитан спрыгнул с импровизированного пьедестала и пошлепал в каюту.
Флин дождался, пока голое нечто исчезнет и взобрался с толстяком на борт.
– Я что-то не вкурил, что за барахтелки? – спросил Клинт.
– Поговорка морская. Сброшенные за борт барахтаются, но море их всегда поглощает.
– Мрачновато.
– Смерть – вещь в принципе не из приятных.
На борту царил лютый хаос: оставленные всюду шрамы в виде зарубов от ножей, мечей, заколоченные отверстия от пробоин. Топоры, мечи и одна алебарда с отломанным древком торчали вместо украшений на оставшемся от мачты пеньке, стен каюты, палубы. Даже в штурвале на солнце отблескивало лезвие чьего-то ножа.
Вернувшиеся моряки принялись относить припасы в трюм, потом растеклись по кораблю, готовясь к отплытию.
Флин приметил скопившихся у бочки матросов. Судя по оживленному спору, они во что-то играли. Флин прогладил усы, переместил шляпу на затылок и, на основе недавно полученного опыта, незаметно пристроился к игрокам, подхватив недовольный возглас, когда на костях выпала семерка. Он даже умудрился поспорить с саном в шляпе с широкими полями, какими костями следовало ходить.
Клинт озирался, не вынимая пальца из раны. Приметив подходящее пристанище, он подошел к лестнице, ведущей к рулевому, и сел на третью ступеньку.
Мимо толстяка наверх пронесся парень в белой рубахе.
– А! – задыхаясь, воскликнул он, когда остановился. – Еле успел. Меня искали?
– Гноги, здесь чаще о Нази вспоминают, чем о тебе, – с улыбкой отвечал рулевой.
– Ой, подожди… дай отдышусь, потом посмеюсь. Напомни только, чтобы я не забыл.
– Обязательно. Чего опоздал? Ну и моська у тебя конечно.
– Что с ней?
– Ее как будто из меда сделали, потом растопили на стариковской трухлявой груди и заморозили.
– И чем оно отличается от моего обычного лица?
– Сейчас у тебя удивительно бритая рожа.
Гноги ощупал подбородок.
– Действительно…
– Нехилая ночка была.
– Сам в шоке. Прикинь, вчера пошел дарнаков покормить…
– Ночью? Дарнаков? Ты под маком что ли был?
– Лучше бы. Нет, – Гноги харкнул в море и продолжил: – Весь скот с ближайшей фермы сюда перевезли – от чумы подальше.
– Ага.
– Вот. Людей не хватает, чтобы всю эту прорву кормить, поэтому там платят всем, кто придет. Не ночью правда там, а уже под утро. Я больной что ли по-твоему в такие ночи выходить?
– Как скажешь. Прям всем что ли платят? – заинтересовался рулевой.
– Вроде да. Не слыхал, чтобы кого-нибудь кидали.
– Угу. Ладно… ладно, так чего опоздал?
– Дебилы! Двое в ноль пьяных навстречу мне идут и такие: «Брат! Подвези до Плачущего леса!». Я злой, сонный… Короче, послал их и срать. Дальше иду, а они мне: «Пятьдесят динариев дадим!»
Рулевой рассмеялся.
– И ты тормознул?
– Ясен-красен! На кормежке мне от силы десятку заплатят, а тут проехаться всего ничего и в шесть раз больше.
– В пять, – ухмылялся рулевой.
