– Хоня-чан, какая же ты хорошенькая в юката! – умиленно восклицал Кэй, прыгая от восторга вокруг меня.
– Не стоит мне так льстить, Кэй-сан! – Мне было слишком непривычно слышать от кого-то, что я миленькая.
– Странная вещь, – протянула Мио-чан, завязывая пояс Канаме, – Он из нас самый старший, а ведет себя как совершенный ребенок!
– Мио-химе, можно мне тоже надеть юката, – подскочил Кэй к ней, – Чтобы ты тоже мне его так завязала?
– Не выйдет, этим узлом завязываются юката незамужних девушек. – посмеялась Кана-чан.
– Ну тогда наверное не стоит…
Я оглядела себя в зеркале: наверное, небесно-голубая ткань мне и правда идет…
– Ну-ка в темпе, уже стемнело! – Ичиго глянул на часы. – Так ты, Хоня-чан, говоришь, что знаешь нашего басиста?
Речь, судя по всему, о Лайте.
– А, я его видела в книжном магазине.
– Что за удивление? – Лайт валялся в кресле, что-то наигрывая на электрухе Кэя. – Я, кажется, говорил, где работаю.
– Включи ее в усилитель, Эйнштейн! – посоветовал Кэй, который, по-видимому, бережно относился хотя бы к своей гитаре.
– Да ну, в лом тащить его из другой комнаты…
– Готово! – провозгласила наконец Мио-чан, довольно оглядывая красиво завязанный пояс Канаме. – Можем идти смотреть фейерверки.
Я отчетливо, в мельчайших деталях, помню наш последний фестиваль. Мне тогда было лет девять, может, даже меньше. Я помню набережную, ослепительно сверкающую в огнях бумажных фонарей, такую счастливую, улыбающуюся маму, отца, зажигающего Кане-чан ханаби13. Помню и себя, боящуюся взять горящую палочку в руки, Канаме, ничуть не опасающуюся этого, весело пытающуюся ткнуть мне ханаби в глаз. Помню вопрос отца:
– Но-чан, почему ты не хочешь попробовать? Это же весело!
– Мне страшно. Я же обожгусь! – был мой ответ…
– Хоня-чан, ханаби? – Лайт уже зажег его Мио, и теперь та, звонко смеясь, размахивала огоньком вокруг себя, метая повсюду шипящие искры и восклицая «Я – Девочка Молния!»
Одна искорка упала мне на руку, и я испуганно вздрогнула, хоть ничего и не ощутила.
– Нет, пожалуй… – неуверенно промямлила я.
– Все еще боишься? – Издевательски рассмеялась Канаме. Очень мило с ее стороны это припомнить!
Глядя на мир вокруг, преобразившийся и словно очистившийся в сиянии и безумстве, я мысленно возвращалась в детство, почти забытое, с его неуловимыми, выпавшими из памяти, но такими важными моментами, с его яркими вспышками чувств, с его милым наивным мироощущением, со всем тем, что давно исчезло навсегда, и поэтому является еще более желанным.
А все, что окружало меня теперь, так неуловимо походило на все то, что было в детстве, что меня окутало чувство дежавю.
Дом Каны и Ичиго стоял чуть поодаль от других домов района. Возможно, раньше вокруг были еще строения, но, скорее всего, они были уничтожены во время войны. От набережной он был отделен узкой асфальтной дорогой (по которой на моей памяти не проехала еще ни одна машина), и небольшим зеленым холмом, поросшим отцветающими одуванчиками, от которых уже остались лишь пара пушистых шариков в тени старых тополей. На этом холме мы и расположились, ведь, как нам пообещала Канаме, с него открывается лучший вид на фейерверки.
