Не случилось. И на лист бумаги вырвалось:
Прощай, свободная стихия!
В последний раз передо мной
Ты катишь волны голубые
И блещешь гордою красой.
Как друга ропот заунывный,
Как зов его в прощальный час,
Твой грустный шум, твой шум призывный
Услышал я в последний раз…
Мощь морской стихии ассоциировалась в сознании поэта с титаническими фигурами его времени:
О чём жалеть? Куда бы ныне
Я путь беспечный устремил?
Один предмет в твоей пустыне
Мою бы душу поразил.
Одна скала, гробница славы…
Там погружались в хладный сон
Воспоминанья величавы:
Там угасал Наполеон.
Там он почил среди мучений.
И вслед за ним, как бури шум,
Другой от нас умчался гений,
Другой властитель наших дум…
Этот «другой» – английский поэт Байрон. Удивительно и весьма значимо соединение Пушкиным имён поэта и воина под эпитетами «гений» и «властитель наших дум». То есть он не разделял (по крайней мере, в данном случае) деяния великих на «хорошие» и «плохие», а принимал Наполеона без оговорок о добре и зле, соотносил его деятельность с разгулом стихии, правомерной в любом своём качестве.
Стихотворение «К морю» было напечатано в октябре 1825 года с большим пропуском, сохранившимся в рукописи:
Печальный остров заточенья
Без злобы путник посетит,
Святое слово примиренья
За нас на камне начертит.
Он искупил меча стяжанья
И зло погибельных чудес
Тоской, томлением изгнанья
Под сенью душной тех небес.
Там, устремив на волны очи,
Воспоминал он прежних дней
Пожар и ужас полуночи,
Кровавый прах и стук мечей.
Там иногда в своей пустыне,
Забыв войну, потомство, трон,
Один, один о юном сыне
С улыбкой горькой думал он.
Этот фрагмент стихотворения аналогичен 13-й и 14-й строфам другого – «Наполеон», и Пушкин отказался от их повторения. А вот конец оды «К морю» он опустил уже по другим соображениям – цензурным (автоцензура существовала всегда):
Мир опустел… Теперь куда же
Меня б ты вынес, океан?
Судьба земли повсюду та же:
Где капля блага, там на страже
Уж просвещенье иль тиран.
В своём сельском уединении не забывал Пушкин об антагонисте Наполеона – царе Александре I, который, мотаясь по Европе, фактически передал всю власть А.А. Аракчееву, «притеснителю всей России», и поэт по отношению к царю забавлялся юморесками, в которых Александр I выглядит туповатым острословом и пошляком:
Брови царь нахмуря,
Говорил: «Вчера
Повалила буря
Памятник Петра».
«Я не знал!.. Ужель?»
Царь расхохотался:
«Первый, брат, апрель!»
Говорил он с горем
Фрейлинам дворца:
«Вешают за морем
За два яйца!
То есть разумею, —
Вдруг примолвил он, —
Вешают за шею,
Но жесток закон».
В эпиграмме «На Александра I» Пушкин буквально в восьми строчках обрисовал весь жизненный путь царя:
Воспитанный под барабаном,
Наш царь лихим был капитаном:
Под Австерлицем он бежал,
В двенадцатом году дрожал,
Зато был фрунтовой профессор!
Но фрукт герою надоел —
Теперь коллежский он асессор
По части иностранных дел!
Под Аустерлицем (1805) были разгромлены две союзные армии, русская и австрийская. Первой фактически командовал царь, отстранив М.И. Кутузова. Что касается «фруктового профессора» – это о шагистике, которой изнуряли армию. Были и другие минусы внедрения прусской системы в боевой подготовке солдат и офицеров. Вот фрагмент разговора Пушкина с великим князем Михаилом Павловичем по этому поводу. Беседа проходила в саду Аничкова дворца 16 декабря 1834 года:
– Что ты один здесь философствуешь? – полюбопытствовал князь.
