Оседлавшие Пегаса - страница 53



И вдруг… то был ли сон?.. предстал товарищ мне,
Погибший в роковом огне
Завидной смертию, над Плейсскими струями.
Но вид не страшен был; чело
Глубоких ран не сохраняло,
Как утро майское, веселием цвело,
И всё небесное душе напоминало.
«Ты ль это, милый друг, товарищ лучших дней!
Ты ль это? – я вскричал. – О воин, вечно милый!
Не я ли над твоей безвременной могилой,
При страшном зареве Беллониных огней,
Не я ли с верными друзьями
Мечом на дереве твой подвиг начертал
И тень в небесную отчизну провождал
С мольбой, рыданьем и слезами?
Тень незабвенного! ответствуй, милый брат!
Или протёкшее всё было сон, мечтанье;
Всё, всё – и бледный труп, могила и обряд,
Свершённый дружбою в твоё воспоминанье?
О! молви слово мне! пускай знакомый звук
Ещё мой жадный слух ласкает,
Пускай рука моя, о незабвенный друг!
Твою, с любовию сжимает…»
И я летел к нему… Но горний дух исчез
В бездонной синеве безоблачных небес,
Как дым, как метеор, как призрак полуночи,
Исчез, – и сон покинул очи.

Стихотворение «Тень друга» было опубликовано в 1816 году в журнале «Вестник Европы» и получило широкий читательский резонанс. Поэтическое осмысление Батюшковым гибели товарища по оружию помогло укоренению в обществе мысли о том, что смерть человека – это не просто исчезновение единицы, а утрата целой вселенной, потрясение всего мироздания.

По мнению Д.Г. Шиварова, автора книги «Двенадцать поэтов 1812 года», Батюшков открыл прямой путь к фронтовой поэзии Великой Отечественной войны, к поэмам: «Сын» Павла Антокольского и «Зинка» Юлии Друниной, к стихам Александра Твардовского «Я убит подо Ржевом…» и Сергея Орлова «Его зарыли в шар земной», к песням о «Серёже с Малой Бронной и Витьке с Моховой» и «Песенке о Лёньке Королёве».

…Вернувшись в Россию, Константин Николаевич с удивлением обнаружил, что и после огромных жертв, нанесённых стране иноземным нашествием, после гибели Москвы и десятка других городов, сотен сёл и деревень, Наполеон по-прежнему оставался в сердце дворянства высоко почитаемой личностью – кумиром. С возмущением и болью Батюшков писал П.А. Вяземскому: «Мы ходим по развалинам и между гробов, а Наполеон живёт[23]. И этот изверг, подлец дышит воздухом. Удивляюсь иногда неисповедимому Проведению. Дай Бог, чтобы ему свернули шею скорее или разгромили это подлое гнездо, которое называется Парижем. Ни одно благородное сердце не может любить теперь этот город и этого народа».

В Петербурге Константин Николаевич сразу вошёл в литературную среду и познакомился с начинающим поэтом, лицеистом Александром Пушкиным, посетив его в Царском Селе в начале февраля 1815 года. Юноша в это время находился под сильным воздействием эпикурейской, элегической и батальной лирики Батюшкова и посвятил ему два послания – «Философ резвый и пиит» и «В пещерах Геликона». Второе из них связано с разговором, который произошёл между поэтами и был обусловлен отказом Константина Николаевича от гедонистических тем своего раннего творчества. Александр не поддержал старшего коллегу и, возражая ему, писал:

Весёлый сын Эрмия[24]
Ребёнка полюбил,
В дни резвости златые
Мне дудку подарил.
Знакомясь с нею рано,
Дудил я непрестанно;
Нескладно хоть играл,
Но Музам не скучал.
А ты, певец забавы
И друг Пермесских дев,
Ты хочешь, чтобы, славы
Стезёю полетев,
Простясь с Анакреоном,
Спешил я за Мароном
И пел при звуках лир
Войны кровавый пир.
Дано мне мало Фебом:
Охота, скудный дар.