– Что же это такое?
– Что именно? Волк удрал?
– «Порядоки дисциплина. Тебя любят ижду-у-ут…», – также монотонно, как услышала, воспроизвела она.
– А, это! – Климий улыбнулся. – Это вывели на прогулку самых маленьких. Детская группа. Они должны много гулять на природе и все такое. Чтобы не звать их каждую минуту, как животных, им предоставляют определенную свободу – так и интереснее, и самостоятельность обретается. Но телепатический зов воспитателей они слышат. Это дети-сироты, под опекой государства, – уточнил он невесело, – их много после войны. И как только ты услышала сигнал, ведь он только на них рассчитан? Это поразительно!
– Это не поразительно, – вздохнула Таллури, – я тоже сирота. И тоже – почти с войны.
– Просто в тебе еще много детского, – мягко утешил Нэфетис.
Подошедшая Рамичи протянула ей веточку ежевики. Таллури ткнулась носом в спелые сизые ягоды, вбирая сладкий запах. Подняла голову:
– Пахнет, как в Тууле. Мой любимый запах. Мама всегда выбирала ежевичный аромат для моей одежды.
– Тебе не одиноко? – вдруг спросила Рамичи.
– Нет. Теперь мне не одиноко. Вот здесь, – она положила ладонь на сердце, – я чувствую покой. Это значит, что пусть я и не такая, как вы, не похожа, чужестранка, белокожая, темноволосая, у меня странный акцент и я не знаю обычаев, но вы приняли меня в ваши сердца. Так?
– Так, – сдержанно, но с большой теплотой в голосе отозвался Климий.
– Мне так хорошо с вами! Могу ли я поблагодарить вас так, как это принято у нас, то есть, я хотела сказать, в Гиперборее?
Ребята ободряюще закивали.
Таллури села, обхватив колени и подтянув их к подбородку. Задумалась, прикрыв глаза. И – запела. О том, как ужасно было потерять разом все самое дорогое, о том, как трудно привыкать было к чужой поначалу стране, о том, как ветре– тила она замечательных людей – ижрецаЭнгиуса, итого, кто подарил ей пирамидку, и новых друзей – Рамичи, Климия и Нэфетиса… Запела на родном языке. Когда Таллури закончила и все немного помолчали, Рамичи протянула:
– Какой же красивый язык! – в наступившей тишине стало слышно, что она трогательно всхлипывает. – А о чем эта песня?
Таллури хотела было перевести, но Климий остановил ее:
– Это надо было услышать сердцем! Я понял! – и он почти точно все пересказал то, что услышал. Потом спросил: – Ты сама сочинила?
Таллури удивленно подняла брови:
– Как это «сама»? Не понимаю.
– Что ж тут непонятного? – удивилась Рамичи. – Не было, не было песни, а потом ты взяла и придумала. Сочинила.
– Я поняла, – кивнула Таллури. – Здесь это называется, кажется, «поэт, поющий свои стихи», что-то вроде этого?
– А у вас?
– Теперья должна говорить: «Там, в Гиперборее», – она махнула рукой на север. Фраза по-прежнему царапала сознание. – В Гиперборее зазорно присваивать себе песни.
– Почему это? – выдохнули все разом.
– Древняя традиция и неписаный закон.
– Объясни же! – нетерпеливая Рамичи дернула ее за руку.
– Песня – это душа: любовь и страдание, радость и печаль, воодушевление и растерянность – все, что трогает любое сердце. Волны этих эмоций наполняют собой всю вселенную. Они – везде. Они – для всех, принадлежат всем. Всем, кто их переживает. Слова можно брать… – она запнулась на мгновение, попытавшись пояснить мысль обнимающим пространство жестом, и закончила: —…из воздуха!
Климий вдруг хлопнул себя по лбу, а заодно пихнул кулаком в плечо брата:
– Конечно же! Вспомни – этот закон есть и у альвов: песни не имеют автора. Или, точнее, автор – мир вокруг и духи творчества. А всего лучше – Единый Бог и любовь.
