А потом товарищ вдруг умер, средь бела дня, у всех на глазах, возле своего товара. Позднее рассказали и что-то поняли. Оказывается, подошел человек знакомый, тоже заводской, бывший, хотел купить вентиль для воды, для полива, но цена показалась высокой, стал торговаться. Слово-другое, а потом заорал: «Нашими заводскими торгуешь! Наворовал, напрятал, а теперь шкуру дерешь!
Растянули завод! Ворье! Бесстыжие рожи! Коммунисты! Комсомольцы! Призывали! А сами ворье!! Тянули все подряд! Теперь – торговцы! Бизнес! Шкуру дерете!» Он кричал и кричал. Потом ушел, бросив на землю злосчастный вентиль. Хозяин с расстройства закурил, нагнулся, чтобы вентиль поднять. И замертво рухнул.
Его схоронили. Яков плакал на кладбище и на поминках. И не он один.
Неделю спустя у Якова новая беда: померла собака лайка, когда-то охотничья. Он для охоты и брал ее, натаскивал, а потом кончилась охота: торговля пошла, с утра до ночи крутишься как белка в колесе. Какая уж тут охота. Гляди, как бы тебя не подстрелили.
Вот и подохла собачка. Жена сказала: «От старости. Сколько ей лет-годов…» Яков возразил: «От тоски». Собачку он решил закопать в хорошем месте, на воле, где когда-то охотились.
Утром, как всегда, он отвез на рынок жену, помог товар разложить, сказал ей:
– Поеду, схороню.
– Ты там недолго, далеко-то не уезжай, – обеспокоилась Любочка. – Надо…
– Нам все надо. Надо, надо и надо! – неожиданно резко, вспылив, обрезал ее Яков и уехал.
Он вовсе не собирался далеко уезжать, но, вспыхнув, не сразу остыл. «Надо и надо… Надо и надо…» – бормотал он под нос себе. А между тем ехал и ехал, пока не опамятовал: вот он – просторный Березовый лог, рядом – песчаные бугры-кучугуры, поросшие рдяным тальником. Выйдя из машины, Яков огляделся и как-то разом отчетливо понял, что в мире – весна, настоящая весна в разгаре, и совсем рядом – молодое лето. А он и не заметил в суете-колготе. До света, впотьмах – подъем, рынок, потом – дорога, город, торговые базы, «оптовки», и снова – дорога, рынок. Везде суета и спешка. День за днем.
Далеко-далеко, на холмах, за Доном кричит гагарка: «О-го-го! О-го-го-го!» Зов ее протяжен. И ветер оттуда, от Дона, с холмов, от лесистого займища; он – легкий, словно дыхание, он – чистый, горьковатый и сладкий: полынный, тополевый, речной.
Басакин сел в машину и поехал на зов гагарки, к Дону: Березовый лог, Лазоревый, Старая Сокаревка, Лубники, Голубинские пески – все это когда-то хоженое-перехоженое; просторные пологие степные балки, лощины, озера в камышовой оправе, песчаные бугры-кучугуры с редкими корявыми соснами, гнутыми от ветров, в мочажинах – осинники с березками, самые грибные места.
И наконец, займищный лес возле Дона: дубравы, ближе к берегу – белокорые тополя-осокари, вербы, талы.
Собачку он закопал, сказав ей: «Тут тебе будет хорошо…» И в самом деле ведь хорошо.
Все обычное, суетное, все ушло, забылось; время отступило, оставив лишь вечное: весеннюю землю, воду и небо. Не хотелось трогаться с места, нарушая покой в душе и мире.
В лесистом береговом займище – месте укромном – было солнечно, тепло, порою жарко. Высокие легкие облака в голубом небе; легкий ветер, тополевый, речной. Вода плещет в обрывистый песчаный берег. От воды свежо, но отойди от берега десять шагов, в лощину, и сразу – знойно.
Яков забыл обо всем: вчерашнем, нынешнем, утреннем.
Пришла память прошлого: охота, рыбалка, просто отдых с детьми и женой. Но как давно это было, словно сон. А теперь снова явь.
