– Свят, свят… – прошептал старик одними губами. – Изыди, нечистый!
Из воды вынырнуло оно.
Лицо Васы проступало из тьмы озера, словно вырезанное из чёрной скалы и покрытое рябью воды. Его кожа была мокрой, и блестящей, как старый ил, и покрыта тонким слоем слизи, стекающей по щекам; и цветом оно было чем-то средним между серым и зеленовато-чёрным, словно само дно озера решило обернуться плотью.
Глаза его духа были огромными, выпученными и бездонными, как два погруженных в темноту колодца, в чьих недрах ещё скрывалась тухлая, ядовитая вода. Они горели зеленоватым светом, напоминающим болотные огоньки, и внутри этого пламени можно было различить отдельные движения – то ли тени, то ли маленькие существа, ползающие за глазными яблоками, то ли крохотные рыбки, а на глаза, извиваясь, заползали скользкие брови, словно подчиняясь собственной воле.
Нос его, плоский и широкий, больше походил на жабры, чем на что людское. На конце того, что по недоразумению вросло в лицо вместо носа, виднелись мелкие щели, через которые время от времени вырывались пузырьки воздуха, распространяя вокруг затхлый запах гниющей плоти.
А его рот – его рот расползался по лицу столь широко, что, казалось, челюсти могут открыться под любым углом. Губы были мясистыми и потрескавшимися, и на их уголках собиралась мутная вода. Зубы, мелькнувшие вдруг, не походили нисколько на человечьи – то была целая спираль острых, кривых клыков, напоминающих то клешни, то лапки речных раков.
Лицо существа не замирало, уподобляясь человеческому, а двигалось, и всякая его часть чудилась самостоятельной. Щеки то вздувались, то опадали, веки моргали то по очереди, то вместе, не рот даже, а пасть открывалась и закрывалась, и сквозь губы вырывалось глухое бульканье.
Это не лицо, но рыло было воплощением самой сути озера.
Дух поднялся выше, и старик смог рассмотреть его полностью. Тело покрывала чешуя, напоминающей мокрую гальку, а длинные волосы, похожие на водоросли, паклями плелись за ним следом, как извивающиеся угри. Его руки были человеческими, но пальцы заканчивались острыми когтями, могущими разорвать плоть, а между пальцев блестели перепонки.
– Не платишь, старик, – прошипел водяной глубоко и многоголосо, будто в его внутренностях булькало сотни рыб. В воздухе особенно пакостно завоняло застойной тиной, ржавым железом и недельной гнилью, а туман вокруг стал лишь плотнее, словно сам мир решил скрыть эту встречу от чужих глаз.
Старик содрогнулся и попытался ответить, но язык отказывался повиноваться; из пересохшего горла вырвался мучительный хрип.
– Всякая рыба должна быть оплачена и ни одна не должна быть взята сверх меры, а ты жадничаешь, рыбу портишь, – проскрипел водяной. и оскалился, обнажая острые зубы.
– Нет у меня ничего, – сипнул старик. – Нечего дать тебе.
– Отыщешь, что отдать, – плюнул дух водой в лодку. – А иначе… пеняй на себя.
И старик проснулся.
В лачуге было тихо, как и всегда в последние одинокие годы.
***
Утренний туман висел над озером тоскливым саваном, пронизанный бледными лучами солнца, которые едва пробивались сквозь плотную пелену. Воздух дышался холодно и сыро, а вода казалась чернее обычного, словно поглощая утро и свет. Рыбак вновь стоял у кромки берега, а его лодка мягко покачивалась на волнах, скрипя. То же озеро, что и во сне; тот же лес, тот же воздух, та же трава. Старик отплыл от берега, и едва лодка встала посреди озера, как потянул оставленную с вечера сеть.
