– Я же вижу, вас что-то беспокоит, – настаивала Елена Николаевна, продолжая сверлить уборщицу глазами.
«Не отстанет, ведь. Ай, скажу. Посмеется так посмеется, с меня не убудет. Что с уборщицы взять-то?» – подумала Люба, а вслух сказала:
– Давеча я замешкалась было с ведрами, напор слабый был, вода медленно шла. Дай, думаю, забегу в каморку свою за тряпкой. Пока вода набирается, успею. А каморка то у меня как раз рядом с палатой той дамочки известной… как же ее зовут-то забыла…
– Галины Сергеевны? – подсказала Елена Николаевна и вся обратилась в слух, слегка прищурив глаза.
– Да, да, она самая, Галина Сергеевна. Так вот, копошусь я у себя в каморке, а каморка эта раньше была второй комнатой при той самой ейной палате. А сейчас, значит, каморкой мне служит. Разделили их, комнаты эти, а дверь меж ними заперли. Но все равно слышно, к тому же шкафчик с тряпками как раз возле этой двери и находится. Вот если бы стена сплошная была, то не такая слышимость. А так, с дверью, немного слышно. Двери то они в любом случае тоньше стены…
Елена Николаевна старалась сдерживать себя и не торопить рассказ уборщицы, но, поняв, что на двери ту зациклило, решила аккуратно повернуть нить беседы в нужное русло.
– Насчет лучшей слышимости – согласна. И что же вас удивило?
– Так это, значит. Слышу я, как будто храпит кто. Я еще Генку своего покойного вспомнила, вот уж кто мастер храпеть был – соседи в стену лупили от его храпа! Потом думаю, что же – дамочка эта так храпит что ли? Вроде раньше за ней не водилось такого. Дай, думаю, гляну, может, на ее место мужика уже какого положили, а ее в другое место перевели или выписали, – Люба вдруг замолчала и задумалась, вероятно, погрузившись в воспоминания и стараясь уловить несостыковки, которые ей показались необычными.
Елена Николаевна терпеливо ждала.
– Выхожу я, значит, в калидор, – продолжила уборщица, – и только краем глаза успела заметить, как мушшина в белом халате с пакетом в руке удаляется за поворот. Я его и разглядеть-то толком не успела, мельком как-то зацепила, даже не поняла – кто это. В палату к этой заглянула, она спит ровненько, не храпит. Тут слышу, напор то прибавили. Мамушки, думаю, вода то перельется за край, убирай потом. Побежала, значит, я к ведрам своим. А потом вон как оно вышло, умерла она, Галина Сергеевна эта. Вот я сейчас и думаю, может она тогда уже мертвой была, когда я заглянула к ней? Или при смерти. Что, если бы я подошла поближе или позвала кого-нибудь, может, и спасли бы ее? А храп и не храп вовсе был?..
Елена Николаевна тихонько постучала в дверь и без приглашения вошла. Вениамин Павлович разговаривал с кем-то по телефону, поэтому главная медсестра села в кресло и по-домашнему подогнула под себя ноги, ожидая, пока он не закончит разговор.
Она хорошо помнила, как вошла в этот кабинет впервые, когда устраивалась сюда на работу старшей медицинской сестрой в отделение реабилитации спинальных патологий. Как же она волновалась тогда! В то время она развелась со своим мужем после десяти лет брака, который обвинял ее в бесплодии и ушел к другой. Ей срочно нужно было поменять что-то в своей жизни, чтобы в новой обстановке забыть об этой душевной ране. Она разменяла квартиру и решила поменять место работы. Знакомые замолвили за нее словечко в реабилитационном центре «Весна», и она пришла на собеседование к Вениамину Павловичу со страхом и опасением – вдруг не возьмет, несмотря на рекомендации? Тогда перемен не произойдет, и она останется вариться в своих старых проблемах. А сейчас, спустя несколько лет, она стала здесь главной медицинской сестрой, объединив в своем функционале контроль за деятельностью младшего и среднего медицинского персонала, обновление лекарственных средств и препаратов, отчетность, больничные листы и личные поручения директора. Она часто задавалась вопросом: стал бы Вениамин Павлович продвигать ее выше по должности, если бы не имел на нее виды личного плана? Однако спросить его напрямую об этом не решалась и всегда четко соблюдала дистанцию, оберегая личную независимость и не переходя определенную черту в их отношениях, чтобы не обжечься еще раз.
