«Лепидоптерист, – беззвучно повторяю я. – Ле-пи-до-пте-рист». Ритм прыгучий, вверх-вниз, словно взмахи крыльев бабочки.
– И как повел себя, когда я подошла к нему, – негромко добавляет нана. – Я не просто вызвала у него отвращение – он перепугался.
– На него надо пожаловаться, – говорит Бондок.
– Кому? – вздыхает Капуно.
– Его прислало правительство!
– Тогда к чему затея с петицией? – бросает нана. – Зачем давать нам надежду?
– Оно того стоило, разве нет? – говорит Капуно. – Мы ведь все должны попробовать?
Она не отвечает. Я тоже не уверена.
У нас с наной остается всего лишь несколько дней – потом ее и меня ждут шесть лет разлуки, после чего я смогу вернуться и жить в одной из зон Sano, – и мы решаем повеселиться напоследок. План, однако, не срабатывает, потому что настроение у обеих не подходящее для веселья. Шесть лет – это половина моей жизни, и я не представляю, как проживу без наны хотя бы день.
Почти все, за что мы беремся, только добавляет печали. Сажаем в огороде овощи, которые вырастут без меня. Чиним плетеные стулья, которые нужно будет чинить снова к тому времени, когда я вернусь на Кулион. Я говорю «мы», но нана по большей части моргает и смахивает слезы, когда думает, что я не смотрю на нее.
Ей трудно опускаться на колени, держать лопату и раскладывать семена. С креслами нана даже не пытается помочь. А как она будет делать это все без меня?
Только теперь, за несколько дней до нашей разлуки, я понимаю, какой помощницей была для нее. Осознание приходит к нам, как прилив. С каждым проходящим годом я делала для нее все больше и больше: помогала ей одеваться, готовить, делать уборку. Но если нана и беспокоится, то не показывает этого.
Каждый день мы ходим на наш любимый берег, хотя путь туда не близкий. Песок здесь самый белый, и, хотя поблизости находится небольшая бухта с пирсом, рыбацкие лодки сюда не заходят, так что мы часто бываем одни. Я думаю о нашем визите к мистеру Заморе, его страхе и, больше всего, о бабочках.
– Почему он держит их вот так… мертвыми? – спрашиваю я на следующий после нашей встречи день.
– Чтобы ощущать себя могущественным, – говорит нана. – Могущественным и умным.
– Может, потому что они красивые?
– По-твоему, правильно устраивать ловушку для того, что считаешь красивым? Убивать красоту? Знаешь, я ведь тоже люблю бабочек. – Нана сглатывает. – Твой ама посадил цветы, чтобы привлечь их к нашему дому. Я видела их два лета, перед началом дождей. Они накрывали дом, словно листья, словно… – Она морщит лоб, стараясь найти нужное слово. – Словно лепестки – оранжевые, голубые, белые… Однажды они оставались целую неделю. Видеть их живыми несколько дней куда лучше, чем смотреть на мертвых сотню лет.
Нана говорит, а я замираю. Она почти не рассказывает мне об отце, не делится деталями их совместной жизни. Дом, покрытый бабочками, – я пытаюсь представить его себе.
– Ты поэтому хочешь, чтобы сюда прилетели бабочки? На лужайку у пекарни?
Нана вздрагивает, словно очнувшись от дремы.
– Это было так давно. И той лужайки уже нет, теперь на ее месте новый дом. – Она смотрит мне в глаза. – Я к тому, что мистер Замора коллекционирует бабочек не потому, что любит их. Для него они всего лишь образцы. Проект. Нечто такое, изучив что он будет чувствовать себя умным.
– Твой дом с бабочками…
– То было сто лет назад. Ладно, давай-ка перекусим. – Голос ее дрожит, и я, хотя и мечтаю о домике с бабочками в лесной чаще, вопросов больше не задаю.
