Иван Ильич работал в «Гидроспецстрое» бурильщиком на «БТС», это буровая установка на базе трактора Т-130. Как и любой советский механизатор того великого времени, можно даже сказать, эпохи, в зимнее время он ходил в ватнике, таких же ватных, похожих на матрас штанах, в серых с резиновыми калошами валенках и в старой солдатской со следами звёздочки на козырьке ушанке. Эта униформа люмпенов пахла ржавыми болтами и гайками с привкусом шплинтов, была пропитана солярой, маслом, и благоухала всеми тракторными ароматами и дымом кострищ.
Ильич был патриотом как праздничных застолий, так и стихийных, спонтанных выпивок, и никто не мог упрекнуть его в том, что он когда-то отказался от выпивки или пронёс рюмку мимо рта. По характеру Ваня был прост как лом и простодыр аки сеть рыбацкая. Без малейшего сожаления он мог отдать страждущему последний, заныканый от бабы рупь, ибо о тяжком похмелье он знал не понаслышке, он мог снять с себя последнюю рубаху, поделиться куском хлеба. Это был настоящий колымчанин, верный собутыльник и друг.
Иван Ильич, как и многие работяги-аборигены, жил в Дебино, на работу в Синегорье каждое утро мотался вахтовым автобусом. Мало удовольствия от езды в полярную ночь в промёрзшем насквозь моторном дилижансе, в стоячем положении, но если тебе и повезло, и ты в бою смог устроить свою задницу на ледяную автобусную сидушку, то твой любимый геморрой с простатой вместе тебе этого никогда не простят, и тебя впереди ждут бессонные и мучительные ночи. И скажешь ты тогда сам себе: «Лучше б я протопал эти 30 км пешочком и с песенкой, чем сейчас стонать и мучиться».
Одним из первых, с кем я стал на «ты», это был Жека Балбасян. Человек в любой ситуации, обладающий потрясающим чувством юмора, пофигизма и бесшабашности, попросту не мог быть плохим парнем. Нужно заметить, что Женька – чистокровный русак, а «Балбасян» – это у него зоновское погоняло, ставшее на воле второй фамилией. Жека был прописан и жил в том же Дебине, в том же, вросшем в землю по самые окошки времён ГУЛАГа, бараке, что и Иван Ильич, и многие рассказы о тамошних обитателях были мною услышаны именно от него. Вот лишь один из «подвигов» нашего общего знакомого и коллеги Ивана Ильича.
Забухал однова И. И. не с бухты-барахты, не с горя иль радости и даже не от обиды за любимую женщину, и вовсе не от неправедных начальственных укоров, попрёков, а по чисто русскому обычаю, то есть шлея под хвост попала, масть пошла да всё козырная. Квасит И.И по-чёрному уже неделю, забив большой болт на свой любимый буровой станок, на весь «Гидроспецстрой», а на себя, забулдыгу, тем паче.
Однажды его жена-баба, которой уже до чёртиков надоело это зелёное отродье, которое уже начало вовсю шастать по Ильичу, воспользовавшись его беспомощным состоянием, конфисковала всё его состояние в сумме 30 целковых и упылила на работу в стационар, где она трудилась на благо здравоохранения и общества медсестрой.
На следующий, пасмурный, похмельный день И. И., очнувшись от ночных кошмаров, возжелал традиционно опохмелиться, то бишь прогнать ночных визитёров, но, не найдя заначки, он сразу врубился, чьих рук это дело, была бы баба дома, он набил бы ей морду лица, да так, чтоб она и сама сгоняла бы в лавку. А так – ни того, ни другого, хоть плач иль вой.
Узрев ненароком стоявшую на комоде, на кружевной салфетке, розовую, здоровенную гипсовую свинью, он воспарил аки херувим: «Блин горелый, как же я запамятовал, там ведь, чай, не на один ящик набралось?!»
