Остров Рай - страница 18

Первые капли дождя коснулись разгоряченной кожи, мешаясь с потом. Аврелиан брил голову, а длиннокудрому Аврелию Младшему пришлось нелегко – мокрые волосы закрывали глаза. Ничего, научится! А поединок пора кончать – сын начал злиться, если они похожи, то вскоре гнев застит ему глаза. Трибун сделал вид, что начинает слабеть, задышал чаще, опустил голову и нарочито медленно переложил гладиус в левую руку, подставив противнику незащищенный бок. А потом мощным нижним ударом выбил меч у Аврелия. Глаза сына сделались бешеными, но лицо оставалось спокойным – похоже, он готов был принять гибель. Трибун воткнул гладиус в землю.

– Прости. После твоей сестры у меня не рождалось детей, и я думал, что род прервется. Я не знал о твоем рождении, но горжусь, что у меня такой сын.

Лицо Аврелия сделалось совсем детским:

– А как же мама?

– Она ошиблась. И я ошибся. Хорошо, что эту ошибку можно исправить. Я рад, что ты дома… – трибун качнул на языке имя. – Аврелий. Аврелий Амброзий Младший, мой сын. Мир?

– Мир. А ты здорово дерешься, отец, – рассмеялся юноша, – в настоящем бою ты бы меня убил.

– Или ты бы отсек мне ногу, малыш, – улыбнулся трибун и обнял сына, – пойдем домой! Ты устал, голоден, отдохни и поешь, а завтра мы устроим пир и принесем жертву Митре в честь продолжения рода. Хочешь сам сразиться с быком?

Аврелий помрачнел:

– Я готов выйти на бой со зверем, если это нужно, но не буду приносить жертвы. Я христианин.

– Вот как? – про себя Аврелиан недобрым словом помянул Туллию. – А то, что мой лучший друг, возлежащий со мной за одной трапезой, – дикий сатир с рогами – тебя не смутит?

– Нет. Ирландец, который крестил меня, говорил, что любая душа может спастись.

Сын смотрел прямо, Аврелиан узнавал свой упрямый взгляд, чуть сведенные узкие брови.

– Ладно. Молись кому хочешь, хоть Христу, хоть Аммону[22], хоть Венере Капитолийской[23]. Только рабов мне не порти. Договорились?

Сын замялся на мгновение, потом кивнул. Аврелиан не мог на него наглядеться – едва пробивающиеся усы, мокрые локоны, загорелые щеки, блестящие от дождя мощные плечи, которые буквально через год-два нальются мускулами – у мальчика фигура Дискобола[24]. От клятой Туллии – только улыбка, почти что девичья, и крупные белые зубы. Мой. Сын. Мой сын!!!

Довольный Напайос приплясывал у портика:

– Ты еще сомневался – твой, только еще упрямей!

На ходу Аврелиан ткнул сатира кулаком в брюхо и увернулся от острых копыт – лягался козел пребольно.

– Эй, Германик, Саллюстий, Верцингеторикс, ад бы тебя побрал! Собирайте всех наших на пиршество завтра ночью. Пусть пригонят быка с полей, да смотрите без единого белого пятнышка! Пусть подвесят котлы да поставят вариться пиво! Пусть рабыни зажгут курения и подготовят покои – ко мне приехал сын! Смотрите все – вот ваш молодой господин Аврелий Младший!

Хитрый лис управляющий первым подошел поклониться будущему хозяину:

– Прикажете ванну?

– Да, ванну, ужин, одежду, ложе, массажиста, – Аврелиан прищурился на сына, – женщину? Нет, женщин не надо, видишь, мальчик устал. И нам с Напайосом в мои покои еще фалернского!

До утра они пили, ели соленые орешки, сушеный сыр, персики и снова пили. Пятнадцать лет впустую. Пятнадцать лет Аврелиан едва прилагал усилия, чтобы поддерживать виллу в относительной безопасности и благополучии. Два поселка бриттов отказались платить налоги, один сожгли дотла саксы, порубив заодно шестерых старых легионеров. Вилле нужен ремонт, бассейн иссяк, вина в подвалах едва ли на год… «Если так надираться – и на месяц не хватит», – ввернул Напайос. Пятнадцать лет – на чтение Петрония и Апулея, прогулки по побережью под шорох волн, фехтование с пленниками и спанье с бриттскими девками. А сын в это время рос, учился ходить, ездить верхом, держать оружие, понимать красоту и мыслить. Какой же я идиот… – с этой мыслью Аврелиан уснул.