Т у р б и н. Ну-с, кто у нас ползает на коленках, как маленький?
П е р в а я. Месье Аметистов, прошу любить и жаловать.
Т у р б и н. Это зачем «любить и жаловать»? Лишнее. Совершенно ни к чему. А вот осмотреть больного – ради бога. Таков мой профессиональный долг – клятва Гиппократа и все такое. Ну-с, касатик, ползи сюда.
А м е т и с т о в. Вот еще! Человек – это звучит гордо! (Подползает.)
Т у р б и н. Слова, какие громкие слова… Сколько их уже сказано! А с каким пафосом! (Ожесточается.) Пустопорожняя болтовня, ей-богу! Риторические излишества, замещающие смыслы. (С вызовом Первой.) И никакого толка, понимаете! Эх, эх… (Аметистову.) Вот вам, паразит вы эдакий, неужели не разъясняли в детстве, что ползать на коленях – самое бестолковое занятие на свете? Глупее просто придумать нельзя.
П е р в а я. Особенно если еще и просить.
Т у р б и н. С надеждой выпросить.
П е р в а я. Тем паче у тех, кто сильнее вас.
А м е т и с т о в. Неужели сами все предложат и сами все дадут?
Турбин и Первая смеются.
Т у р б и н. Размечтался, касатик. Дудки! Это все обманный треп Воланда. Нельзя верить дьяволу. Просить бесполезно в принципе.
П е р в а я. Бес-по-лез-но! В четыре слога, первый из них – «бес». Тот, что всех путает, и вас, Аметистов, попутал.
Т у р б и н. Понимаете? Никто ничего не предложит, никто ничего не даст. Даже справки об идиотизме. Сколько ни ползай, как ни протирай коленки. Так что не оправдали вы моих чаяний, касатик. Не таким я вас представлял по Зойкиной квартире.
Турбин и Первая переглядываются.
П е р в а я. Да уж, Аметистов! Хорошо начали, да плохо кончили. Как считаете, доктор: занесем гражданина в расход? Напрасный вызов?
А м е т и с т о в. Не надо в расход! Я не напрасный! Я могу сильно пригодиться!
Т у р б и н (добродушно). В расход повременим, милейшая. Это завсегда успеется. А мы понадеемся на лучшее. Вдруг исправится? Да так, что поднимется на ноги и станет сильным. Как большевики! Вот – слышите?
В комнате Булгаковых поют: «Но от Москвы до Британских морей Красная Армия всех сильней».
П е р в а я (морщится). Какой противный женский голос! Это булгаковская Люська взвизгивает? Отвратительно. Да и все фальшивят.
А м е т и с т о в. Так и есть, гражданочка судья, – фальшивят! Я тоже заметил, а у меня слух исключительный.
Т у р б и н. Они, может, и фальшивят, а вот Красная Армия – нет. За наше время ручаюсь. Все плохое случилось с красными после. Когда Михаила Афанасьевича начали издавать, когда стали раздаваться голоса «мы тоже летать хотим».
А м е т и с т о в. Где-то я уже это слышал!
Т у р б и н. Еще бы вам не слышать! Везде и всюду – летуны! Но вы вставайте, милейший, вставайте… (Аметистов встает.) Ну-с, покажите язык. Так, с белесым налетом. Это нехорошо, это по нашим временам контрреволюция. Язык должен быть красным… Теперь зрачки… Цвет одинаковый! Не знаю, как быть с языком, может, стоит даже вырвать, но сифилисом вы не больны! Совершенно точно не больны.
П е р в а я. А что с психикой, доктор?
Турбин хлопает перед лицом Аметистова в ладоши, и в это время за спиной доктора из кулисы в кулису пробегает вместе с велосипедом Иван Бездомный, одетый в кальсоны и толстовку.
А м е т и с т о в (пугается икричит). А-а-а!
Т у р б и н (отшатывается). Однако! Нервы у вас совсем расстроены.
А м е т и с т о в. Там!.. Пробежал, с велосипедом! Лохматый, в кальсонах.
Т у р б и н. Гм, в кальсонах, говорите? Что ж, это лучше, чем вообще нагишом. Хотя, конечно, фобия…
