И только глядя на размытую себя на стальной стене лифта, я поняла! Форма! Мужчина в форме дорожно-патрульной службы! Вот почему он показался мне знакомым. Он? Не он? Неужели тот самый? Который…
Бли-и-и-ин!
Я суетливо попыталась натянуть шлейку майки на голое плечо. Опомнилась. Усилием воли заставила себя не тянуться сейчас к волосам. Просто стой, Леся! Просто не шевелись! Вообще забудь, что у тебя есть руки.
Казалось, прошла целая вечность, но вышла непотребная парочка на этаже прямо над моим. Обернувшись к зеркалу, я закрыла рот рукой: всклокоченное, раскрасневшееся чучело в застиранной домашней одежде.
Ещё бы чуть-чуть, я бы точно до чего-нибудь додумалась, но двери лифта распахнулись, силой стыда неся меня к подруге.
Стандартный ритуал: я ей бутылёк с каплями, она мне какой-то пакет:
– Забери, пожалуйста, не найдёшь, куда деть, заморозишь. Мой привёз, так столько, что даже мы своей оравой не осилим.
За её спиной меня заинтересованно разглядывают две сладкие мордочки. Третья мордочка тоже сладкая, с больным ушком, у Алие на руках. Мне так сильно захотелось к ним. Только на минуточку. Просто сесть, пожаловаться, рассказать, что почему-то я устала, хоть вчера мне и казалось, что сил во мне на весь наш дом. Что почему-то хочется поругать всех вокруг, а в первую очередь себя, и даже чуточку поплакать, потому что сама знаю, что сама виновата. Что всё ждала чуда, что привыкнем, научимся жить по-новому.
Но Эмиль болеет, а помимо него есть ещё двое, которые младше меня раз в десять. Им нужнее.
Надо что-то делать. Что-то менять. Пусть поначалу это и казалось легко и естественно: миллионы женщин одни растят детей, справляются, ещё и как. Я не в этом миллионе. И одна я не справляюсь, не смогла.
И чуда никакого не случится.
Но выхода нет только когда сверху земелькой присыпают, да и то некоторые умудряются.
А так как земля из меня ещё не сыпется, мы побарахтаемся! У меня будут целые новогодние каникулы, чтобы всё решить, а сейчас нужно успокоиться.
Бедром подпёрла дверь, приладила ручку, и вуаля – сим-сим открылся!
Вошла на кухню и подавила вздох умиления при виде ребёнка, перемазавшегося глазурью, и кошки, облизывающей сладкую во всех отношениях щёчку.
Шикнула на нахалку, которая взобралась на стол, и с визгом схватила вторую, оттуда же.
И ничего я не ревную!
– Умываться!
Та извивалась, упиралась, хохотала, но я была непреклонна: продолжала щекотать.
– Алиса! Включи нам новогодние песни. Алиса, максимальная громкость! – скомандовала я.
Крича во всю глотку: “курить не надо, больше незачем звонить! Закрыты двери ты встречаешь Новый год!”, (2) держа на руках, прижимая к себе своё сокровище, засунула противень в духовку. Тая, растворяясь в шёлковых волосах, без возможности надышаться ни с чем не сравнимым запахом своего ребёнка, закружила её в детской, около ёлки.
Настька хохотала, извивалась, махала руками во все стороны и пыталась подпевать, совершенно не понимая не то что песен, но и многих отдельных слов. Но когда, скажите на милость, незнание текста кого-то останавливало от пения? Особенно когда душа просит!
Мы выключили свет и включили скоростной режим гирлянды.
Настя видела, как я улыбаюсь, как я счастлива сейчас, с ней. Но не видела ручьём бегущие слёзы. Из-за них её лицо расплывалось, но я знала, что ей классно и весело.
А выключив ёлку, мы пошли спать вместе, в мою кровать. Я так и не смогла выпустить её из рук.
