На рассвете, разбитый, я поднялся в туалет. Я был совершенно изможден политической неясностью итальянского правосудия. Возможность справедливого суда как-то не приходила в голову.
Все, что меня спасало, – это видение Марии Тудореску в ее простой рясе. Она материализовалась у меня в ногах и нежно пела: «Засыпай, засыпай, забудь все до утра…»
– Аминь, – сказал я, погружаясь в сон.
Суд был назначен на завтра. Поутру я взглянул в зеркало. После нескольких дней тюремной гигиены и последней ночи, проведенной в размышлениях о политических взглядах судьи, я выглядел… Что тут сказать? Да будь я судьей неважно каких годов/взглядов, вплоть до Свободной дзен-буддистской партии, я бы выдал Гуревичу по максимуму. Людям подобного вида место могло быть только за решеткой.
Между тем время шло. Я умылся и причесался как следует, вымыв одолженную у Серджио расческу. Принесли кофе, булочки и даже какую-то непонятную подгорелую массу («Лазанья, – объяснил Серджио, – моя мать такую собаке не даст!»), а меня все не вызывали и не вызывали.
Серджио решил смилостивиться надо мной и подозвал охранника для консультации. В целом контакты нашей камеры с этим охранником были ограниченными. Он был родом из какой-то забытой богом деревни в Калабрии и смотрел на всех зэков, особенно иностранного происхождения, со смешанным чувством страха и презрения. По большому счету все мы были убийцы, и/или насильники, и/или педофилы. Он, не переставая, молился за то, чтобы никто из нас не вышел. Или, по крайней мере, был депортирован и оставил мирный итальянский народ в покое.
Вся эта информация исходила исключительно от Серджио, ибо я не мог понять ни одного слова калабрийца.
– Потому что он не по-итальянски говорит, – объяснил Серджио. – Итальянский – это Данте, Д’Аннунцио…
Он замялся в поисках еще одной фамилии и смолк. Не был он отличником в школе, короче.
– Не, ну чо тебе объяснять, это язык великой культуры. А этот говорит на диалекте, который происходит… ну, представь, каково с овцами целый день говорить! Вообще-то, он меня побаивается, – гордо добавил Серджио. – Знает, что у меня связи. Ты понимаешь, это то, на чем стоит Италия: тупой мужик надел форму и думает, что он навсегда оставил свою деревню, но он все равно побаивается меня, потому что он видит во мне padrone! Хозяин!
Теперь, перекинувшись двумя словами с калабрийцем, он окрикнул меня:
– Суда не будет, Russo! Lo sciopero! Забастовка!
Не знаю, что там у меня было написано на лице, но для Серджио мое выражение было почище чаплинского или там Альберто Сорди.
– Забастовка, понял? Велком ту Италия! Che bel casino!
Наконец он устал гоготать, поднял руку – не говори ничего – и пустился в объяснения. Итальянская рабсила была поголовно в профсоюзах, но профсоюзы были связаны друг с другом временными соглашениями, которые могли быть расторгнуты в любое время по любому поводу. Эдакие средневековые города-государства. Сегодня, как видно, профсоюз клерков в бюро общественных защитников решил устроить однодневную забастовку. Почему? Chissa! Да кто знает? Но без клерков твой адвокат даже папки с твоим делом не найдет! У него даже нет права ее искать! Так что все слушания переносятся.
– Mannagia! – залился я свежевыученным местным матом. – Porca miseria, figli di troia!
А что еще я мог выучить в РЧ – Данте с Д’Аннунцио?
– Но меня-то не общественный адвокат представляет! – запротестовал наш однокамерник Омар. – У меня-то обычный адвокат!
