Он поморщился, продолжая прислушиваться. Дракон услужливо сопоставлял голоса, имена и лица. Его память была куда лучше человеческой, хватило пары прогулок по саду, чтобы запечатлеть в ней всех.
— Граф Боул. Еще пять брошей.
Распорядитель услужливо подал пять шкатулок. Император натянул на лицо вежливую улыбку и шагнул в гостиную. Последний этап сегодняшнего фарса можно было бы препоручить распорядителю, но неприятные обязанности следовало исполнять самому. Просто чтобы не забыть: император — это не привилегия.
— Какой прекрасный цветник, — произнес он, тщательно пряча иронию в голосе. — Рад снова видеть вас, дамы.
Шелест голосов, оживление — словно и в самом деле всколыхнулась под ветром цветочная клумба. Император поморщился про себя от густой смеси зависти и ревности, заполнившей зал. Потянулся сознанием к той, единственной.
— Я рад, что вам понравились подарки. Очень надеюсь, что они смягчат вам горечь расставания.
— Что? — забыв об этикете, выдохнула блондинка в кудряшках и рюшечках.
— С этого дня все, кто покидает отбор, будут получать прощальные подарки. Маленькая компенсация за разочарование.
Он улыбнулся, словно извиняясь, про себя отмечая тех, кто слишком резво шарахался от девушек, которых совсем недавно считали счастливицами.
Тишина. Потрясенная. Оглушающая. Недоуменный гул. Злорадство.
Он вслушался едва ли не до звона в голове, но уловил лишь растерянность. И едва заметный уголек гнева. Она разозлилась. На него?
— Я решил, что еще пятеро из вас получат прощальный подарок прямо сейчас.
Император шагнул к группке, сгрудившейся вокруг одной из обладательниц брошей. С улыбкой и легким поклоном протянул шкатулку одной из них.
Еще четыре броши. Девушкам, которые слишком ревностно бросились поздравлять тех, кого сочли фаворитками в этой гонке, и шарахнулись, узнав, что на самом деле означала брошь. Тех, кто пытался подлизаться, одновременно тая в душе черную злобу. Четыре шкатулки ушли легко, точно жгли ладони. Пятая.
Он развернулся к троим, обосновавшимся у софы в углу.
Да, сейчас он не заметил в ней ни капли зависти. Интерес. Отчетливый интерес к нему как к мужчине. Злость, разгорающаяся все сильнее, — а с виду она казалась совершенно спокойной.
Но все это не имело значения. Достаточно и того, что он уже увидел.
Легкий укол страха. Что и требовалось доказать.
«Нет! — Эрвин взревел, и император порадовался, что скрыт иллюзией. По коже на руках пробежала чешуя, и пальцы начали удлиняться, превращаясь в когти. — Нет, я сказал! Она наша!»
«Она лжет! Лжет через слово! Ты же сам чуешь, что она боится вылететь с отбора. Говорит одно, чувствует другое, думает третье!»
«Как и все вы, люди. Неужели ты не понимаешь, почему стал способен читать мысли?»
Император не назвал бы это способностью читать мысли. Отголоски, похожие на эхо. И эмоции, которые он ощущал так же ярко, как свои. Но он — точнее, Эрвин — и до того ловил отзвуки чужих эмоций, и это тоже едва не свело его с ума в первое время. Одно дело — знать, что улыбки могут прикрывать ненависть или зависть. Другое — чувствовать это всем существом.
Хорошо, что в ближнем кругу отца не нашлось лицемеров, тот тоже их не терпел. Зато среди придворных таких хватало. И подпускать к себе еще одну? Сделать женой, делить постель, растить общих детей и знать, что там, за улыбкой, таится лишь усталость и ненависть, а рано или поздно она начнет его ненавидеть. Его отец с матерью не любили друг друга, но по крайней мере смогли стать друзьями и союзниками. Но будет ли верной подругой та, что обманывала с самого начала?
