На столе – горка блинов, сметана, джем – идиллия, короче.
– Та-а-ак, – затянула оперную арию маман, уничтожая взглядом тётю Алису. Та, к её чести, стояла и не дёргалась, не краснела и не заикалась. Не спешила заискивать и оправдываться, за что в моих глазах выросла до размеров Эйфелевой башни. – Эт-то что такое, я тебя спрашиваю?
– Не что, а кто, – я тоже не спешил менять спокойно-холодный тон на что-то более патетичное. – Это Алиса, познакомься, мам.
– А это кто? – не поспешила моя родительница проявлять чудеса вежливости и такта. Теперь она уставилась на Матрёшку.
– А это Маша, мам.
– Папа, это бабушка? – спросил наивный ребёнок.
– Папа?! – взвизгнула мать. – Бабушка?! – задохнулась и рухнула на стул, таращась на малышку во все глаза. – А где, спрашивается, Марина? Ты что, выгнал свою невесту в ночь, поверив каким-то шарлатанам?!
– Мы, пожалуй, пойдём, – не утратила ни спокойствия, ни силу духа Алиса, снимая фартук.
– Сидеть! Стоять! – рявкнул я, понимая, что пора показать, кто в доме хозяин.
Мать замерла, выпучив глаза. Матрёшка икнула и хлопнула ресницами. Алиса судорожно сжала цветочно-грибную «поляну» в руках и метнула в меня такую молнию, что, будь я не таким закалённым бойцом, то тут же рухнул бы оземь и превратился в волчка с серым бочком. Или ещё в кого похуже.
То, что мать явилась по навету моей дорогой невесты – видно и без бифокальных очков. Приблизительно представляю, что она наплела.
Мать моя, мягко говоря, Марину недолюбливала. Если совсем честно, то, на мой взгляд, ей ни одна девушка хороша не будет. Она в любой, даже самой идеальной, обязательно найдёт изъян и будет ковырять до тех пор, пока какая-нибудь незначительная мелочь не превратится в катастрофу всемирного масштаба.
Мать свято верила, что она а) бессмертна; б) слишком молода; в) ещё не готова к внукам. Она без конца проедала мне плешь из-за Марины, награждала её всевозможными нелестными эпитетами, прыгала на меня, что я слишком молод, чтобы жениться, а тут вдруг перешла «на сторону света». То есть из двух зол выбрала то, что, по её разумению, выглядело не так опасно. Для неё, в первую очередь.
– Значит так, – произнёс я зловеще. – Первое: никто никуда отсюда не уходит. За исключением тебя, дорогая моя мамочка. Ты, безусловно, свободна, как ветер. Второе: я сам буду решать, куда выгонять невесту и что делать со своей дочерью. Никто не имеет права мне указывать, а тем более, распоряжаться. Нравится тебе, мама, или нет, Маша – моя дочь. Не хочется тебе быть бабушкой – никто не неволит.
Мать судорожно сглотнула. Затем повнимательнее вгляделась в Матрёшку.
– Ну, глаза вроде как наши, – произнесла она неуверенно, а затем приободрилась. – Ну и ладно. Сдалась нам эта Маринка. Я всегда говорила, что она кукла крашеная, недостойная быть с тобой рядом. Манекен неживой. Глиста в скафандре по самую макушку. Молчу, молчу, молчу! – сделала маман жест, словно закрывала рот на замок. Затем снова зыркнула на Матрёшку. Та втянула голову в шею и ответно сверкнула глазами. – Наши глазки! – выдала мать торжественно, словно стояла в ЗАГСе и брачевала влюблённых.
Я её знал назубок: это не примирило мать с действительностью. Это её пока не касалось, как и тётку, что заключает акт гражданского состояния. Можно прокукарекать, а дальше пусть солнце не встаёт. Она, видимо, надеялась, что всё само собой рассосётся.
