– Думаешь, у меня депрессия?
– Не думаю, а знаю.
– Я не верю, что у меня депрессия, скорее я растеряна. Реабилитация мне помогла, но у меня еще остались слепые зоны – то, на чем я пытаюсь, но пока не могу сосредоточиться. А Элиа…
– Что с ним?
– Я совершенно не помню, как он родился… Мы столько об этом говорили, о родах. Что они создают чувство взаимной привязанности.
– Многие женщины…
– Да, я знаю, многим женщинам делают кесарево сечение, под наркозом, как и мне. Но тут другое. Все это лечение, которое мы прошли, чтобы он появился, привело к тому, что мы разлюбили друг друга, а потом еще несчастный случай, преждевременные роды, я его не кормила грудью, первый месяц даже ни разу не дотрагивалась до него. Я все еще не могу прийти в себя.
– Почему?
– Потому что уже не знаю, кто я.
– Прочти статью, посмотри картинки.
– А еще Паоло… Он просто ходит на работу, и все, несколько раз заводил разговоры о том, что это не наш сын, потому что у него светлые волосы. Паоло больше меня не любит, он положил глаз на секретаршу, ее зовут не то Сюзанна, не то Сара…
– Статья рассказывает о разных толкованиях смысла гравюры. Некоторые трактовки прямо противоположные. Кто-то видит в ней возрождение, кто-то, наоборот, забвение.
– О чем ты говоришь, Дора?
– О тебе, о нас. Тебе нужно встать на ноги.
Виола попыталась подняться – перенесла упор на пятки, напрягла бедра.
Дора остановила ее, удержала, положив руку на плечо.
– Ты должна перестать жалеть себя, барахтаться в своем несчастье, думать, что ребенок – это ваш приговор. Хватит!
– Дора, все не так просто.
– Ты это мне говоришь? Хватит безвольно плыть по жизни, хватит спать, хватит цепляться за меня. Встань на ноги, работай, расстанься с мужем, если захочешь, найди себе приятеля, покончи с меланхолией, покончи со всем, прими свою боль и начни жить заново.
Виола окинула взглядом пространство, попыталась взять Дору за руку, но та не позволила.
– Я ухожу, – сказала она.
Они несколько секунд смотрели друг другу в глаза. Потом Дора поднялась, направилась к противоположному выходу, накинула на голову белый капюшон и стремительно, ровной походкой зашагала прочь, непоколебимая, как скала. Остановилась на секунду, развернулась, сунула пальцы в рот и издала короткий пронзительный свист. Токио высунул голову из игровой зоны для собак, на миг застыл, увидел Дору и как сумасшедший завилял хвостом. Дора хлопнула руками по бедрам, Токио подлетел к ней быстрее молнии, она пристегнула к ошейнику поводок и погладила пса по голове.
Виола смотрела, как они уходят. Она не помнила, чтобы пес ждал их после занятия йогой или у выхода из бара. Она положила под язык двенадцать миллиграммов лексотана. Из памяти выплыли кое-какие размытые детали, и ее пробрала дрожь. Она перенеслась назад, в дни вскоре после нечастного случая, когда поесть было подвигом, а выйти на прогулку – опасным приключением. Ей понадобилось несколько минут, прежде чем она встала на ноги. Она заторопилась домой – и так уже сильно опаздывала. Паоло будет нервничать. С ним она больше не говорила о Доре. Он сразу возненавидел ее подругу, его раздражало, что Виола ее боготворит, что Дора заботится о Виоле, что они делятся женскими секретами.
– Она пиявка, пару раз погладит тебе пятки – и берет за это сто евро, – говорил Паоло.
– Ты просто ревнуешь.
– С какой стати? Я очень занят. А ты позволяешь, чтобы тобой вертела какая-то мнимая святоша, веселая вдова, принцесса-самозванка.
