Леони шла пешком через город. Мимо фотостудии, где потела под ярким светом софитов, мимо кинотеатра, где спала на плече Стивена после огромного стакана ледяного лимонада. Мимо своего бывшего дома – бегом!
Несколько водителей остановились, предложили подвезти, даже забыв уточнить, куда она, собственно, идет, но Леони только мотала головой и ускоряла шаг – прочь из этого города! Прочь из этой жизни!
Странное чувство, что она сгорела в том страшном пожаре, не отпускало.
Показалась окраина. Знакомая улица, несколько полуразрушенных, давно нежилых развалюх. Справа стонал от старости перекошенный забор, за ним виднелись останки теплицы, привлекающей к себе внимание ошметками грязно-желтой пленки. Слева – сгоревшая мастерская. Чуть вдали можно было расслышать бормотание речки, на дереве у соседнего заброшенного дома надрывалась невидимая птица, сбоку, словно из потустороннего мира, раздавались звуки обычной жизни: гремели кастрюли, сыпался горохом отборный мат, взвивался вверх тонкий пронзительный плач ребенка.
Леони застыла как вкопанная. Страх, обида, злость и непонятно почему жгучий интерес пробирали насквозь, до мурашек, до дрожи. Этот сгоревший дом хранил тайну – тайну, которую огонь забрал вместе с собой, пока шептал на прощание проклятия, погибая под упругими струями воды из шлангов пожарных машин.
Ее тайну.
– Пам-пам-па… Пам? – скорее, пробормотала, чем пропела Леони, сделала еще пару шагов вперед и тут же заметила велосипед, так и валяющийся в придорожной примятой траве. Странно, что никто его не забрал: обычно оставленные на окраинах вещи долго не ждут своих хозяев.
Подхватив верного коня и вжав пальцы в мягкую оплетку на руле знакомым движением, девушка постояла несколько секунд, разглядывая торопливый муравьиный бег под ногами. Она уже собиралась развернуться и все-таки дать шанс розовощекой Элен себя спасти, но вдруг передумала – велосипед снова полетел в траву, протяжно взвизгнул, угрожающе заскрежетал цепью и затих.
Манило пожарище. Манили воспоминания. Но смотреть на обугленный деревянный остов прошлого, покрытый толстым слоем успевшей просохнуть сажи, было невыносимо тяжело: казалось, она смотрела на бездыханное тело любимого человека, обугленное и по частям разбросанное по обочине дороги, и не могла узнать. Странно, но именно когда здесь бушевал огонь, дом по-настоящему ожил. Он разговаривал, кричал, задыхался от страсти.
И вот он мертв.
Леони присела на корточки рядом с давно остывшими угольками – всем, что осталось от крыльца. Легонько постучала по ним, провела пальцами, едва касаясь, долго всматривалась в черную сажу. Зачем-то поднесла ближе к носу, понюхала. Вспомнила, как в фильмах солдаты разрисовывали себе лицо в попытке замаскироваться, и провела неуверенной рукой по верхнему веку левого глаза. Но тут же опомнилась, наслюнявила краешек футболки и терла, терла, терла, пока кожа не покраснела, а из глаз не полились слезы.
Надо уходить.
У пекарни так же вкусно пахло. Несколько молодых девчонок примерно ее возраста пробежали мимо, обидно толкнув в плечо, и скрылись внутри – только звякнул серебристый колокольчик.
Через стеклянные двери Леони видела Элен, смогла даже рассмотреть румянец от печи на лице и руки, перепачканные в муке. Женщина что-то объясняла, рассказывала, и глаза ее светились неподдельной страстью, какую можно увидеть только у человека, по-настоящему поглощенного любимым делом.
