Потом опять погас свет и опять загорелся. Дешевый устроил разборки с Леночкой. И та заявила, что уходит домой. Маринка обозвала ее дурой. А Харьковский набросился на Дешевого, обвинил его в идиотизме, кретинизме и дешевизме.
– Ты шо, один здесь? Тебе шо, делать нечего? Или шо, хочешь испортить праздник? Так мы можем в следующий раз сделать его в другом месте и без тебя!
Дешевый нервно посмеивался и ничего не отвечал.
Марина Леночке говорила примерно то же самое.
И пока все это продолжалось, мы с Любой лежали на кровати лицом к лицу и смотрели друг другу в глаза. И окружающая свара удалялась от нас. Запомнилась единственная фраза, произнесенная Харьковским.
– Ты посмотри!.. Посмотри на них, баран! – вдалбливал он Дешевому и, видимо, показывал на нас пальцем. – Ты шо, хочешь все им испортить?! Да?..
Но вряд ли нам что-то можно было испортить. Даже хозяйка, если бы она вдруг ворвалась, уже ничем бы не досадила нам. Мы уже нашли! Глаза Любаши, совсем незнакомые, но открытые и близкие, я воспринимал как находку случайную, приятную и настолько важную, что все, чем жил до этого, ушло на дальний план. Поэтому так долго, так откровенно и с каким-то детским интересом мы рассматривали друг друга.
А когда все улеглось и опять погас свет, мы продолжили свою маленькую и хорошенькую войну. Время от времени я поднимался, чтобы переставить магнитофонную кассету, и с каждым возвращением наше пожарище разгоралось. Она высасывала из моего рта язык, и он вместе с губами уходил в ее хищный зев. И если бы я вовремя не вырывался, то, наверное, был бы заглочен весь целиком. Не находя моего лица, она впивалась в шею и сосала. Сильней и сильней.
Не знаю, сколько времени прошло, сколько раз я ходил к магнитофону, только начал я понимать, что в этом сражении терплю неудачу. Никак не ожидал, что в девчонке прячется такая силища. И я стал действовать, как хитроумный Одиссей.
Отправив руки путешествовать по ее телу, я тем самым запустил троянского коня и открыл второй фронт. Вакуумное давление ослабло, дыхание затихло. Стало ясно, что к ней вернулось сознание – мой основной враг.
А рука, блуждавшая в районе колен, уже поднималась вверх!.. Вот кончаются чулочки, кусочек обнаженного тела, трусики… И глухая оборона! Рука противника.
– Что ты хочешь? – прошептала наконец Любаша.
До этого мы с ней не обмолвились ни словом. Вопрос прозвучал прямо и откровенно. И я был вынужден ответить так же.
– Хочу снять с тебя чулки и трусики.
– Зачем?
– Мне кажется, они тебе мешают.
– Они мне не мешают.
– Да? Ну, значит, мне мешают…
И она очень здраво, как я того ожидал, сказала:
– Не надо.
Я не обиделся. Помолчал немного и ударил ее логикой:
– Ты знаешь, Люба, для моего предложения есть только один повод, одно святое желание. А для твоего «не надо» – как минимум десяток причин. Ты уж поясни, пожалуйста. Иначе я запутаюсь в догадках. И обязательно сделаю неправильный вывод.
Она тоже немного помолчала. И ответила:
– Понимаешь, Леша, я так не могу… Здесь такая обстановка. Ну, совсем не то… Ну, не для этого… Я как-то это себе представляла по-другому… И не потому, что мы с тобой в первый раз. Просто не та обстановка…
Я жадно поглощал каждое слово. И каждое слово мне казалось хорошим. Совсем неважно, что она сказала глупое «не надо», гораздо важней была ее прямота. Возникло ощущение, будто мы заключили перемирие. Я даже подумал, что находка моя оказалась еще более ценной, чем была на первый взгляд.
