Падения Иерусалимов - страница 24

Они были огромны. Высокие, статные, совсем не похожие на тех солдат, что несли службу у нашего дома. Как три исполина, они нависали над сжавшимися в подвале людьми, закрывая своими силуэтами струи света. Одеты они были иначе польских военных. Форма была идеально подобрана по размеру. Длинные шинели подтянуты черной портупеей. Их ружья были в идеальном состоянии.

Один из этой троицы, вооруженный коротким автоматом, скомандовал на неизвестном мне языке:

– Aufstehen^>9, – и медленно спустился по ступеням вниз. Он шел сквозь толпу, с любопытством разглядывая окружающих. Я отчетливо помню две серебряные молнии на его петлицах, выделявшиеся на фоне черного воротника шинели. Таким же серебром переливались погоны. А черная фуражка наводила ужас кокардой в виде безобразного черепа с костями. Когда-то отец рассказывал мне занимательные истории про пиратов и их устрашающие флаги с черепами на мачтах. Но мне было непонятно, что делают флибустьеры в подвале полуразрушенного дома в столице страны, которая к морю никакого отношения не имеет. И где эти морские разбойники оставили свой корабль? И почему в поисках наживы они пришли именно к нам? Ведь все, кто здесь собрался, особым богатством не обладали. Вопросов было больше, чем ответов, и я продолжал наблюдать за капитаном, с высокомерной улыбкой вышагивающим среди голодных и напуганных людей.

Отдав несколько коротких и резких команд своим подчиненным, он направился вглубь подвала, где лежала моя больная мама, закутанная в одеяла. Тем временем солдаты отделили всех мужчин от основной массы и поставили к стене, взяв под прицел их спины.

– Aufstehen, – все с той же улыбкой мягко проговорил офицер, склонившись над мамой.

Отец попытался объяснить, что она больна и не может встать, но один из пиратов ударил его в спину прикладом. Он упал, корчась от боли, а капитан игриво спросил маму:

– Jude?^>10

Мать испуганно посмотрела на отца и неуверенно кивнула. Тогда он еще шире оскалился и начал медленно, вытягивая по очереди каждый палец, снимать свои черные кожаные перчатки. Потом неторопливо расстегнул кобуру на поясе и со спокойным лицом достал пистолет. В толпе раздались возгласы. Теплой мягкой рукой меня прижала к себе какая-то полька, закрыв ладонью глаза.

– Нет… Нет… Вы не понимаете, – слышал я в темноте бормотание отца, – она больна. Ей нужна помощь, пожалуйста, нет!

Громкий звук выстрела заставил меня вздрогнуть. Потом я услышал полный боли и ненависти нечеловеческий крик. Сквозь узкую щель между пальцев на моем лице мне удалось разглядеть, как отец бросился на офицера, но солдаты не позволили ему сделать и двух шагов, нанося беспощадные удары по всему его телу. Еще некоторое время, окровавленный, отец продолжал ползти и вопить под градом тяжелых прикладов. Они остановились, лишь когда он перестал двигаться.

Голос профессора задрожал. Глаза набухли слезами и покраснели.

– В тот момент мой отец был готов убить, и я уверен, так бы и произошло. Он бы сделал это без толики сомнения. Но ведь мой рассказ не о мимолетной вспышке гнева, а о ненависти, которая зреет годами. Тогда слушайте дальше.

II

Криками и пинками нас всех погнали наружу. Только на выходе мне удалось разглядеть маму. Она смотрела на меня спокойными умиротворенными глазами. Как будто провожала взглядом. Ее пышные волосы все так же волнами распускались на подушке. И лишь маленькая, еле заметная черная точка виднелась на лбу. И из нее тонкой струйкой вытекала кровь.