Иеромонах схватился за висок и бросился к расстриге с шипением:
– Урою, гад!.. – Но тут же наткнулся на сиреневый кулак: казалось, расстрига не ударил, а лишь выставил вперед руку. Чернец свалился, как подкошенный, задрав вверх ноги в высоких ботинках и женских колготках. Долгополая, черная фигура растянулась на земле без движения. В толпе кто-то ахнул, а кто-то наоборот хмыкнул, и пролетело: "А поп-то в бабских колготах". Игумен хотел вернуться, чтобы помочь ему, но второй монах тянул его в сторону церковной ограды. Расстрига же, окрыленный успехом, ничего не видя, ринулся за ними.
– Стой, Каиафа! Дай обращу на тебя руку мою! – взревел он так, что все, кто был рядом, кинулись в разные стороны, и дальше запел: – Зверем лютым явлюсь вам повсюду… Дочь свою я теперь защищаю, за нее я готов жизнь отдать!..
У него, видимо, перемешались в голове «Писание» и арии из опер. Настоятель и монах с перепугу остановились. Неожиданно путь нападавшему преградил Андрей. Расстрига размахнулся, чтобы ударить, но тот перехватил руку и, выкрутив, заломил ее вверх, отчего буян согнулся пополам. Покраснев еще больше, расстрига процедил от натуги:
– Пусти… – И попытался вырваться, но Андрей держал крепко.
– Ох, силен, – проговорил он, тяжело дыша. В это время монахи, пришедшие сдавать бутылки, помогли высокому иноку подняться и увели его вместе с настоятелем за церковный забор. Андрей не выпускал расстригу до тех пор, пока тот не перестал вырываться.
– Кто ты? – спросил расстрига, глядя снизу вверх.
– Человек, – ответил Андрей.
– Ой ли?.. Пусти меня.
– Ты успокоился? Вот что, давай иди по-хорошему. – Майор отпустил руку и направился к будке, где Борисыч возобновил прием бутылок. Запрыгнул внутрь и принялся помогать ему. Расстрига продолжал стоять в стороне, сумрачно глядя на них, потом повернулся и побрел прочь от машины.
Саня посматривал на Андрея с интересом, в его глазах читался вопрос. Андрей и сам выглядел озадаченным. Когда последние бутылки были сложены в мешок, к ним подошел монах из очереди, тот самый, что спорил с расстригой.
– Отец Евгений просит вас отобедать с ним, – сказал он с коротким поклоном и стал в ожидании ответа.
– Это кто? игумен? – спросил Андрей и получил утвердительный кивок. – Поблагодарите его, но нам пора…
– Ничего-ничего, – сказал Борисыч, – пообедать можно.
И, когда монах отошел, проговорил вполголоса:
– Когда еще монастырской еды попробуешь? – И весело добавил: – А видал, в чем монах был, которого ненормальный срубил? Как бы нас того… в ловуху там не заманили!
Когда они подъехали к церкви, монах уже успел дойти до ворот и, дожидаясь, открыл калитку.
За зеленым забором, их взорам предстала стройплощадка. Кроме тех стропил, что они заметили с улицы, в глубине ограды под крышу был выведен еще один кирпичный дом и два начаты. Там виднелись кучи строительного мусора, поддоны с кирпичом, работающий кран и бетономешалка. Крановщик был в рабочей куртке и скуфейке. Ближе к воротам уже навели порядок: заасфальтировали дорожки, посадили анютины глазки и поставили голубец с образом.
Вслед за монахом они прошли мимо церковного портала в готовый уже дом. Тот стоял в самом лесу, поэтому его не было видно с улицы. Шум стройки почти не доходил сюда. Стая галок сорвалась с колокольни в лес, березняк шелестел от налетавшего ветерка.
Внутри все было просто: дощатый пол, крашеный шкаф, в нем просфоры, баночки с маслом, дальше холодильник и березовые веники, висевшие в кладовке. Сладко пахло баней, ладаном и кожей. Провожатый открыл перед ними дверь, в комнате журчащий голос мягко кому-то выговаривал:
