– Стоп-стоп-стоп,– поднял ладонь и наклонил лысину Светозар, словно и вправду останавливал кого-то. – Давайте разберемся. Мы опять допустили смешение онтологического с этическим… Никто никогда и не утверждал, что этот мир – верх совершенства. Эйнштейн продумывал эту проблему: мог или нет бог создать мир другим? И пришел к выводу, что не мог.
– Я тоже думаю, что не мог, – сказал Андрей.
– Почему? – искренне удивился ученый.
– Потому что он вовсе не бог…
– Опять двадцать пять! – воскликнул Светозар. – А вот красота, прекрасное? Не можете же вы отрицать прекрасное…
К ним подсел, подставив под себя ведро, Самков. От нетерпения он начал потирать слоновьи колени.
– А что, господа, – встрял писатель, понявший по последней фразе, что речь о прекрасном. – Что вы думаете о женской кьясоте? в чем, по-вашему, женская пьелесть?
– В нарушении "золотого сечения", – сказал серьезно Светозар.
– В нас самих, – усмехнулся Андрей.
– Вот сьязу видно: ничейта-то вы не понимаете в женской кьясоте! А я вам вот что откьёю: ни в гьязах, ни в гьюдях, ни в сечениях… Я сам недавно поняй. – Он поднял палец, большое, с детским пушком лицо его сияло плутоватым восторгом. – В диаметье вуйвы. Чем узе вуйвочка, тем зенсина пьекьяснее. Потому сто узенькая вуйва, "мышиный гьязок", пееносит нас сьязу в какое-то дикайское, звеиное сьядостастие…
– Ну, ты, Витенька, как что ляпнешь, так хоть стой, хоть падай! Да еще при дамах… – распрямился Светозар в негодовании. Вагинист захлопал себя по коленям и залился клокочущим, по-детски заразительным смехом. Несколько девушек, слышавшие его речь, сделали каменные лица.
Андрей встал и сказал, что уже поздно и ему пора.
– Где же поздно – уже рано! – воскликнул Светозар. – Да вы и дорогу впотьмах не найдете. Давайте рассвет встречать.
– Берегом дойду.
– Да по берегу тут идти, знаете сколько? Как раз к обеду придете.
– Я вот еще что хотел спросить, – повернулся к нему Андрей. – Откуда такие названия: "Осведомитель", "Графоман"?..
– А-а… Сначала подразумевалось, что они ─ нечто противоположное, хотя в действительности то самое и есть. Происходит как бы удвоение смысла – и соль в том, что они сами этого удвоения не замечают. Будете в городе, заходите в сентябре на семинар. Вы достаточно оригинально мыслите. – И Светозар вынул из кармана, и протянул Андрею визитную карточку.
Вагинист продолжал заливаться колокольчиком, Шкворень, как упал с бревна, так и заснул с торчащими вверх коленями, Макс спал на куче сумок и одеял. Телепоросенок показывал пантомиму. Он успел как-то моментально по-свински набраться. Еще минуту назад казался вполне вменяемым и вот сел перед догоравшим костром на стул, который специально привез с собой, и несколько раз уже чуть не упал с него. Это, по-видимому, и вызвало смех зрителей: что означала сама пантомима, понять было трудно. Он закидывал ногу на ногу и пытался изобразить, что завязывает шнурок, но начинал заваливаться набок, нога соскальзывала – все повторялось сызнова, и так до бесконечности.
Начался разброд и шатание. Все разошлись по парам и без пар. Стоногин исчез, его гитару кто-то с размаху повесил на сук обгоревшей сосны, пробив насквозь деку. Скво целовалась взасос с каким-то юнкором. Севина невеста тоже ушла с молодым литератором, самого Севы нигде не было видно. Не нашел Андрей и Зою.
У прогоревшего костра осталось человек шесть, они кутались в одеяла и сонно попивали радужный, со свинцовой пленкой чай, который разогрел на углях Светозар. Продолжалась затянувшаяся пантомима, артисту было уже безразлично, что про него все забыли. Наконец и он упал, уполз и захрапел на надувном матрасе.
