Вдоль всей дороги то там, то здесь лежат на траве бедно одетые дети с былинками во рту. На обочине стоят ведра, в ведрах белые грузди и красная картошка. Руки их так же красны, как эта картошка, "накладенная с горкой". В серых лучистых глазах над веснушчатыми щеками терпеливая вековая надежда. Как грустны наши дороги, как нестерпимо печальны! Черная, похожая на брошенные избы, тоска навсегда поселится в сердце у того, кто ездит по ним. Кажется, так было и сто, и тысячу лет назад. Такая унылая – прекрасная земля!..
– Вот то место, где меня столкнули в кювет, – сказал Андрей, показывая на сломанный желтый куст, почерневший на изломе. Борисыч на секунду оторвал взгляд от дороги и снова вперился вдаль. Уже чувствовалось дыхание севера. Облака нависали ниже. Все меньше становилось полей, больше – нетронутых лугов, порыжевших, бурых, седых от пуха и метелок, клонящихся в разные стороны. Леса здесь были угрюмее. Осины росли не куртинами, но вперемежку с раскидистыми березами, попадалось все больше елей. И лица стали скуластее – какие-то другие: неправильные, но в самой неправильности их заключалась красота и дикая свежесть.
Они въехали в Кутерьминку, однако не повернули вдоль реки, в сторону гуру, а пошли прямо, на мост. С грохотом перенеслись через светло-коричневый, бурный поток – за мостом стояли две милицейские машины, но их не остановили – и вонзились в золотой гигантский частокол тайги, навевающий представление о древних великанах, населяющих бескрайний лес. Черный с зеленым отливом шатер хвои уходил ввысь и терялся за собственными сверкающими куполами. Веселое шоссе, с белыми столбиками и разметкой по сторонам, змеилось среди корабельного бора, с падающими стволами, с буреломом, с деревьями, лежащими на деревьях, с непроглядной тьмой в глубине.
Дорога была широкая, ровная – они мчались, завороженные мельканием солнца и сосен, забыв о цели своего путешествия, и проехали нужный поворот. Борисыч остановился и, глядя в зеркало, стал разворачиваться. Они вернулись к перекрестку, на котором стоял указатель: "с. Халдеево – 13 км.". Повернули на ухабистый проселок, он весь был изрыт колеями и вел в дальний березняк. В лесу дорога часто разделялась на несколько объездов, но и они были разбиты не меньше главного пути. Их кидало и подбрасывало чуть не до самой крыши; грузовик скрипел, словно корабль во время шторма. Тут и там виднелись вросшие в колеи ветки и сучья, как напоминание о тех, кто пытался проехать здесь в распутицу.
– Если пойдет дождь, мы отсюда не выберемся, – сказал невозмутимо Борисыч. Андрей ничего не ответил, он был занят изучением карты.
– Правильно едем? – спросил Саня.
– Да вроде… – сказал неуверенно майор.
После березняка началась обширная пустошь, перемежающаяся зарослями ивняка и болотцами, поросшими камышом. На ее краю снова вставал бор.
Сосны, в два обхвата, расступились, и они въехали под их сень. Солончаковый проселок сменился песчаной дорогой. Вдруг слева мелькнула голубая полоска и побежала, прерываемая колоннадой стволов, словно трассирующая очередь.
– Лунево озеро, – сказал Андрей. – Правильно едем.
Они подъехали к просеке, ведущей к воде. Пляж был пуст. Борисыч сбавил скорость и остановился.
– Ну что, искупнемся? – спросил он, стягивая рубашку прямо в кабине. – Да и перекусить не мешает, неудобняк приезжать к незнакомым людям голодными.
